Сергей Барк: Сто семидесятая [СИ]

Ребята расселись и занятие началось.

Сначала, разбитые по парам, они просто глядели друг на друга, слушая речь обучающего, как прекрасно находить точку соприкосновения и общаться друг с другом. Слова психокорректора ласкали слух.

То, что наш руководитель практики, нес Атис, умеет заглядывать в чужие головы, было очевидным. Начиная урок, он прежде всего расплывался в добродушной улыбке, как ранее это делали нес Паристо и все ведущие обучающих записей, а затем начинал ласково, с придыханием, ворковать. Его голос звучал нежно, заботливо, словно голос родителя, пекущегося о своём дитя.

— Первая стадия энергообмена — прикосновение, — говорил он. — Прикосновение — это прекрасная форма нахождения общего языка. Мы касаемся друг друга, когда хотим выказать поддержку, когда предлагаем помощь. Коснитесь друг друга.

Ребята немного неуверенно выполнили указание, касаясь рук.

— Видите, как приятно тепло, исходящее от вас. Касаясь друг друга, вы не только ощущаете разницу температур, но и незаметно делитесь толикой энергии. Каждый ратенмарец способен излучать и принимать толику энергии, но только Проводящие способны принимать внушительное её количество и передавать дальше. Уникальность же Хранящих заключается в том, что ваш энергетический запас огромен, и это значит, что только вы, девушки, способны поддержать силы Проводящего во время управления кораблём типа «Бета».

Спустя ещё несколько ут руководитель предложил им коснуться плеч друг друга, рук, колен.

В обучающем зале стояла оглушительная тишина, пока парни и девушки продолжали трогать друг друга. Казалось, в их простых, непритязательных прикосновениях не было ничего особенного, но лёгкий шорох одежды и сдавленные вздохи раскрасневшихся Хранящих заставили меня залиться румянцем и опустить взгляд.

Как же я была счастлива тогда, что оказалась лишней и мне не пришлось делать ничего такого, о чём бы я постеснялась рассказать маме. Но радовалась я зря — через три практических занятия меня заставили делать то же самое.

Помню, как я заняла один из стульев. В голове пустота, думать о том, что мне предстоит трогать мерзкого Проводящего, который в будущем, не задумываясь, станет уничтожать таких, как я, было невыносимо.

Парень в чёрном костюме, в лицо которому я старалась не смотреть, опустился напротив. Слова поддержки и одобрения психокорректора разлились по обучающей комнате:

«Не бойтесь прислушиваться друг к другу, делить общую суть энергии, распределённой среди всех нас в разном количестве, пытаться почувствовать тепло того, кто сидит напротив…»

Руки дрожали, когда чужие пальцы осторожно касались моих запястий, после предплечий, чуть сжимая, словно Проводящий проверял, целы ли у меня кости. Затем он переместился на колени, не спеша обвёл чашечки и сжал ноги чуть выше.

— Номер Сто семьдесят, — прозвучал голос нес Атиса над самым ухом. — Нет причин для стеснения, проявите инициативу.

Все так же ни на кого не глядя я вытянула руку и положила её на чужое колено. Судорожные трепыхания пальцами едва ли можно было назвать касаниями, но, кажется, руководитель был удовлетворён послушанием и не стал требовать большего.

Кто был тем Проводящим, я так и не узнала, не решившись поднять взгляд.

Остатки круга, вплоть до отбоя, я провела в гигиеническом отсеке. Мне казалось, что меня испачкали, и как бы отчаянно я ни тёрла кожу, эту грязь мне никак не удавалось смыть. Дальше я рыдала, ненавидя свою судьбу, и думала, что было бы гораздо лучше, провались я в какую-нибудь пещеру, убегая тогда от ратенмарцев. Или, может, мне следовало открыть свой возраст, попасть в лабораторию и с честью принять судьбу захваченных тейанок.

Но я струсила. Побоялась страшных сказок, пусть они и имели все шансы превратиться в реальный кошмар. Не нашла сил сопротивляться, стоило услышать о пугающем месте, куда попадали наши женщины. И теперь поделом мне искупаться в этой грязи, давая мерзким Проводящим трогать меня своими кровавыми руками.

Думать о том, что эти парни ещё никому не успели навредить, у меня никогда не получалось. Стоило заметить чёрный цвет в обеденной или на практиках, ставших регулярными, как внутри меня все подбиралось от злобы.

Пусть не они, но, возможно, их отцы окунули руки в кровь по локоть. В кровь моих соплеменников, моих друзей, моей семьи…

Я всех их ненавидела, но что я могла сделать? Что я могла сделать, будучи девятнадцатидюженной девушкой в окружении чужаков? От бессилия и осознания того, что у меня просто нет храбрости не только покончить с собственной жизнью и навсегда избавиться от ратенмарцев, но даже на то, чтобы выдать свой возраст или совершить какую-нибудь невообразимую глупость, чтобы меня наконец сочли непригодной и отправили в лаборатории, я стала презирать себя.