Роберт Шекли - На суше и на море 1963

…К оставленному утром лагерю экспедиция вернулась с наступлением темноты.

Восход солнца застал всех на ногах. Собрались, не теряя понапрасну времени. Егора усадили в седло, и группа Скробова отправилась в путь.

Буслаев и Молчанов принялись накачивать резиновую лодку.

Баджал — свирепая река. Больше, чем каменьями, она страшна заломами, нагроможденными во множестве на берегах и отмелях. Ни один эвенк не отважится пуститься по ней на бате.

Буслаев понимал серьезность предстоящего пути. Покончив с приготовлениями, он тщательно проверил загрузку лодки и негромко сказал.

— Отчаливай!

Молчанов налег на весло, отталкиваясь от берега. Стремительное течение подхватило лодку. Быстрей, быстрей! Лодку раскачивало на волнах и тащило на перекат, где кипели белые буруны.

— Греби ближе к отмели! — закричал Буслаев.

В прозрачной воде видны все валуны, камешки, то бледно-голубоватые, то зеленые. Это на глубинах меняющаяся толща воды придавала им каждый раз новый оттенок. Лодка мчалась так быстро, что Буслаеву порой казалось, будто он съезжает с горы на салазках. Камни нельзя рассмотреть: дно разматывалось нескончаемой пестрой лентой, как под колесами, и гул перекатов, нарастая, напоминал грохот идущего вдали поезда.

На душе тревожно. Несмотря на отчаянную работу веслами, лодка почти не повинуется им. Кажется, только всего и пользы от гребли, что она наращивала и без того сумасшедшую скорость. Но нет — пролетели перекат и, обдаваемые брызгами, прошли у самого буруна, с силой отбрасываемого заломом. Будь лодка неуправляемой, их бы непременно швырнуло на груду мертвого леса — тополей, елок, чозений, лиственниц, спрессованных у берега водой в неразъемную баррикаду. Создав сама себе преграду, вода ярится, налегает; залом пружинит, отбрасывая от себя пенистые валы.

Иногда вслед за перекатом лодку с разлету бросало в кипящие черно-зеленые водовороты. На речной зловещей глубине лодка задрожит, качнется, будто враз за днище ухватились чьи-то невидимые цепкие лапы, и тогда путники получали передышку.

— Ну и река! — воскликнул Молчанов. — По такой меня второй раз плыть не заставишь.

— Держись! — крикнул Буслаев, налегая на весло. — Нажимай вправо. На залом бьет!

— Проскочим, — голос Молчанова потонул в шумном плеске воды, бесновавшейся у залома. Только подлетев почти вплотную, они поняли, почему здесь так буйствует вода. Река делала крутой изгиб и, как в тисках, билась между двумя заломами.

— Бей вправо! Бей!

Ощерившийся корягами залом надвинулся внезапно, сразу закрыв перед путниками все: и дальние сопки, и лес, даже небо. Только мокрые раскачивающиеся, обглоданные водой стволы, Коряги, острые, как пики, еловые сучья.

— Жми!..

Лодка провалилась, а залом, наоборот, вырос из воды. Толчок — и, вскипая белой пеной, поднялась зеленая волна. Лодку, уже почти затянутую под залом, вскинуло кверху, поставило боком и отшвырнуло в сторону.

Вещи, лодка залиты водой. Но отливать некогда, их тащит на другой залом.

Оба гребца рвут веслами воду, лица побагровели от натуги.

Буслаев видит, как стремительно летит навстречу новый залом. Необычайная ясность сознания. Нет страха, хотя идет борьба за жизнь. Кажется, сейчас хрустнет в пальцах весло, такой мертвой хваткой вцепился он в него.

…Солнце клонилось к горизонту, когда лодку вынесло на Амгунь. Невдалеке от устья, на левом берегу, значился на карте небольшой поселочек.

Свернуть лодку было делом пятнадцати минут. Взвалив на плечи все имущество, путники пешком подались туда. В поселке связь, оттуда можно вызвать вертолет, переговорить с начальником относительно дальнейших планов.

Тропа вывела их прямо к дому. Домик был рубленый, потемневший от времени. Свесив тяжелые головы, стояли на грядках подсолнухи. По жердочкам вился хмель. Перед окнами рос куст георгинов.

Путники сбросили поклажу на поленницу дров. Огляделись. Дверь в сенцы была распахнута.

— Разрешите? — громко спросил Буслаев, переступая порог.

У плиты хлопотала седенькая старушка. Увидев чужих, она кликнула: «Старик, к тебе!» — и, торопливо обмахнув тряпкой табуретки, пригласила присесть.

Из соседней комнаты вышел хозяин — белый, как лунь, сутулый старик.

— Извините, хозяева, что потревожили вас… — начал было Буслаев и, взглянув на старика, вдруг осекся. Минуту он растерянно глядел на старика, а тот, не понимая, чем привел гостя в замешательство, на него. — Авдеев! Евстигней Матвеевич!