Роберт Шекли - На суше и на море 1963

Роману было когда и о чем поразмыслить. «Не так нужно жить, не о себе только думать. Вот Буслаев всю жизнь отдал развитию охотничьего хозяйства, расселял соболей, завез в край ондатру, норку, сейчас хлопочет, чтобы выпустили бобра. Любой из охотников спасибо скажет. А я? Убил с сотню сохатых да медведей? Кому от этого толк? Хотел больше иметь денег, лучше жить, а оказывается, можно зарабатывать не меньше, живя честно…»

Мысли с одного перекидывались на другое: «Чем привлек Галю Молчанов? Тем, что красив? Но и меня бог ни здоровьем, ни лицом не обидел».

Вспомнив, как однажды Буслаев расхваливал книгу Тургенева «Записки охотника», Роман попросил сестру достать ему эту книгу. С нетерпением, с надеждой на какие-то необыкновенные откровения Роман читал «Записки охотника». А прочитав, остался неудовлетворенным: не то!

— А ты Куприна читал когда-нибудь? — спросила сестра.

— Он что, охотником тоже был? — поинтересовался Роман.

— Был ли он охотником, не знаю, но про одного охотника. который полгода в Полесье прожил, очень хорошо написал. «Олеся» называется.

Эта повесть произвела на Романа неизгладимое впечатление. Ему бы такое счастье, такую любовь. Уж он не оставил бы Олесю, не упустил бы так глупо. Красиво могут любить другие люди, а он ломился к сердцу Гали, как медведь через пихтовую чащу. «Может, потому и пугал ее?»

Железное здоровье Романа помогло ему быстрее, чем ожидали, справиться с ранением.

В день выписки Галя принесла ему теплый шерстяной свитер с белой полоской на груди. Медленно шли они, наслаждаясь погожим осенним днем. На дальних сопках уже выпал снег, но в долине Амгуни еще господствовали багряные краски увядающих кленов, сведены, черемухи. Земля дышала теплом и покоем, и Роману после долгого больничного заточения казалось, что он никогда не надышится…

— С экспедицией кончено, Роман, — сказала Галя и, перехватив его удивленный взгляд, пояснила: — Я остаюсь в районе. На Чукчагире открывается рыбалка, и мне сегодня надо ехать…

— Туда, к отцу?

— Нет, в Николаевск. За рыболовецкими снастями и техникой. Мы должны сегодня проститься.

Роман растерялся:

— Как, совсем?

— Это будет зависеть от тебя, Роман. Я тут говорила, тебе можно поступить в промхоз, и тогда мы могли бы работать вместе.

Роман радостно рассмеялся:

— А я-то думал — бежишь!

Вечером он провожал Галю на «Берилл» — небольшой теплоход, курсирующий между Николаевском и районом.

— Значит, так, Галя… — торопился высказать Роман девушке свои планы. — Что надо, я тут оформлю и сразу подамся на Чукчагир. Буду ждать тебя у отца. На свежем воздухе я быстрее окрепну. Поохочусь по первому снегу. Только ты обязательно приезжай.

— Приеду, Роман. Как только станет река, мы всей бригадой приедем.

— Смотри…

Раздался второй гудок. Пора.

Галя крепко стиснула его ладонь и побежала по сходням. Теплоход мягко отвалил от берега, стал удаляться, Роман стоял с поднятой рукой.

Рис. А. Финогенова

Усталые, мы возвращались с рекогносцировки домой. Моим спутником был только что принятый на работу молодой угрюмый рабочий Михаил. Спросишь его о чем-нибудь, а он лишь буркнет что-то в ответ, и снова между нами устанавливается долгое молчание.

Мы вышли из заболоченной чащобы на раздольный луг, тянувшийся по обоим берегам сонной петлявшей речки с множеством омутов и стариц. Границами луга служили две густые стены высокоствольного леса из елей и берез. Кое-где на возвышенных местах стояли посеревшие стога прошлогоднего сена и остовы шалашей, в которых во время покоса жили косцы.

На утоптанной тропинке я увидел крохотного пепельного цвета птенчика. Он тоненько попискивал и не пытался бежать, когда я склонился над ним. Я поднял его с земли и поставил на ладонь.

— Тетеревенок? — спросил я Михаила.

Тот утвердительно кивнул головой.

Бусинками глаз птенец доверчиво смотрел на меня. Я погладил его по нежному оперению, и малыш перестал пищать.

— Миша, — обратился я к рабочему, — давай поищем гнездо тетерки. Оно должно быть где-то здесь. Не мог же тетеревенок так просто очутиться на тропе.

— Солнце садится, а мы тут канителимся, — проворчал рабочий.

Это была самая длинная фраза, сказанная им за весь день.