Николай Бойков - Залив белого призрака

— Почему Финк?

— Так я придумал! И он полетел к звёздам…

— Почему к звёздам?

— А я его посадил на ладошку и сказал: лети к звёздам!

— Это божью коровку, красненькую, подкидывали на ладошке и кричали: божья коровка, полети на небко, там твои детки…

— Кушают котлетки, — продолжил взрослый Индустрий, совсем как в детстве. — А я, Мусик, был такой фантазёр, и так мне это нравилось, что долго ещё верил своим возможностям.

— Каким возможностям?

— Я могу придумать мир, и он станет настоящим, как Космос и звёзды. Хлопну в ладони, и звёзды разлетятся, как лепестки…

— А муравей к тебе должен вернуться, да? Ты мне уже об этом рассказывал. Оставь свои фантазии и думай о семье!

— А что — семья?

— Мне нужна белая юбка, как у нашей соседки с третьего этажа?

— Зачем?

— Мне совершенно не в чем идти в театр.

— А белое платье?

— В платье я уже ходила…

— А костюм с цветами?

— Издеваешься? Я надевала его раза три уже, стыдно не помнить!

— Ой! — вскрикнул хозяин семьи.

— Что случилось, Дуся?

Дуся вышел из ванны, половина лица была выбрита, а другая в пене:

— Какая сегодня погода, Мусик? — он подошёл к окну и отдёрнул штору. — Солнышко! — улыбнулся какому-то радостному ожиданию. — Слова его стали звучать как стих: «Что должно быть, то случится, солнцу — греться и лучиться, тучкам — за море умчаться, людям — с радостью встре-ча-а-ться…», — пропел он, совершенно произвольно подставляя слова. — Мусик! Я песню сочинил, прямо с утра — это хорошая примета…

— Завтрак согрет и стоит на столе…

— У меня такое чувство…

— У меня нет времени, бегу в фитнес-клуб. Вчера ты небрежно вытер Гуливерчику лапки, когда вы вернулись с прогулки…

— Он пожаловался тебе? — попробовал пошутить муж…

— Да! Пожаловался. Тебе не стыдно?

— Ты о мопсике говоришь больше, чем о нашем Вовке…

— Вовка сыт любовью моей мамы. А держать в доме собаку и демонстрировать любовь к ней — это показатель социального комфорта и соответствия.

— Соответствовать мопсу и юбке!

— Бесчувственный! Ты животных не любишь…

— Раньше ходили с барабанами — кто кого перебараба-нит, теперь — с собачками, кто выше ножку поднимет, — смеётся муж. Пи-пи на цветочки?

— Бессовестный! Придумал бы лучше писсуары для собачек.

— Может, я этим собачкам и место в транспорте уступать должен? Дядя, уступите мопсику!

— Мопсика я возьму на колени!

— А белая юбка?

— Издеваешься? Направь свои фантазии на семью — ты мне должен теперь!

— Вот как?

— Вот так! — Поворачивается к тупой морде мопса: Гуливерчик, лапонька, иди ко мне… Кстати, не кусай его колбасу, сколько раз тебе говорила… Фу! Гуль! Иди к папе! — сбрасывает с колен. — Из тебя шерсть лезет! Я ухожу!

— Насовсем?

— Размечтался! Ты мне столько должен теперь, что мне выгоднее потерпеть ещё годик…

— Годик чего?

— Твоей зарплаты!

— Так муж, как и собака, — соответствие уровню и комфорту?

— Это, если он умный. Чао, болтун!

Жена щёлкнула наружной дверью, потом дверью лифта, наконец, все стихло.

Индустрий вернулся в санузел и присел на унитаз, без надобности, просто задумался. Мохнатый карликовый Гуливер вошёл из коридора и посмотрел виновато — он сожалел. Оба — задумались.

— Так и наступят времена, когда мужей заменят собачки, собачек — электронные мини-роботы, которых не надо кормить и выгуливать два раза в сутки. Дети куда-то уедут, как Вовка к бабушке… Кому ты будешь нужен, мопс? А кому буду нужен я? Тебя — на консервы, меня — копать всемирную канализацию или лететь на Луну за юбкой для жены! Веер летающий ей между но… Гг-ыы… Пусть летит наша Мусенька! Кстати, а чем мы её заменим, Гуль? Тише-тише, мохнатый, не радуйся, она может услышать и вернётся! А ты так обрадовался, сссоба-ка. Хе-хе-хе!

В этот момент он услышал совершенно отчетливо, как из трубы водопровода:

— Индустрий! Ты меня не забыл? Ты помнишь, когда мы встретились? Это я — твой Финк. Ты помнишь, как ты разглядел меня на ветке тёплого дереве и посадил к себе на ладонь? Нам было хорошо тогда, помнишь? Я лечу к тебе…

Индустрий представил летящего в небе Финка. Робот был одинокий и маленький. Индустрию Львовичу хотелось ему помочь, но надо было вставать и идти на работу. Он жестикулировал и объяснял мопсу:

— Работу, Гуль, придумали «демократы» из Древней Греции. Они придумали «власть слов». Слова стали выгодными, как хлеб. Не имеющих права говорить называли «рабами», рабов кормили хозяева. Я твой хозяин, я кормлю тебя, верный пёс! Потом демократы придумали слово «свобода». Свобода отменила обязанность кормить рабов, свобода заменила рабам хлеб. Не верь демократам и их словам, Гуль. Пока ты мой раб, ты ешь рядом со мной и можешь отказаться от вчерашней колбасы — я сам принесу тебе свеженькой. Потому что я люблю тебя, собака ты сладкая. Что смотришь? Не веришь? Тебя греет шерсть? Тебе нравятся мои пальцы, когда они гладят твои шею и уши? Товарищ и раб мой! Ты ловишь ладонь мою языком и шершаво облизываешь. Я вижу, как ты улыбаешься и тычешься носом в моё лицо, будто хочешь поймать поцелуй мой. Дурашка. Я тебя не оставлю. Ты — мой слушатель и народ. Слушай! Мне одно только дорого — детство. Детство, Гуль, это когда ты сидишь на высоком дереве, командуешь веткам и листьям: «Полете-а-ли!», и не боишься упасть. Представляешь, Гуль, мы — летим…