Виктор Виноградов - Цветные сны Agam

Конечно, улыбнулась — у него мистическим образом получалось внушать какую-то лёгкость, очаровывать.

Ммарик был всем тем, чем не был я.

— Chp? — кивнул Кацману.

— Да, конечно. Да… вот, — он достал два чёрных стержня размером с палец.

Один мне, один Ммарику.

— Ты же сказал, что их три.

— А не, я сказал, — Кацман изобразил возмущение, — про оружие вообще.

— Ну, и что тогда у тебя самого?

— Да чего за допрос? Chp хрен достанешь, я просто взял себе другую убивалку. И вообще…

— Ладно, — я отмахнулся. Если Кацман начнёт свою тираду — считай полдня убито. А у нас со временем не ладилось.

— За нами верх, — говорит Ммарик.

— Да.

— Быстро оформим.

— Хорошо бы. А теперь за дело.

Boкивает моим словам. Что она ещё может? Bo не говорит. Это не физический дефект, она просто молчит. Мы нашли её на задворках Pirr. Лицо — сплошной синяк, шея в крови. На ней было традиционное зелёное платье «ш» — обслуга богатых домов такие носит. На платье хозяева нашили золотым «Bo». Мы не знаем, как правильно произносить («во» или «бо»). Во, наверное.

Она — как это любят немые — не поправляет.

— За дело, — тихо повторил я.

Мы не вершим судьбы мира, не спорим с высоким Советом. Наш маленький бунт локальней. Это скорее ужасный, злой каприз. Выстрел в Милорадовича, пожар в гостинице «Impir», убийство любовника любовницы канцлера. Но мы верим в него, в этот плевок. Что ещё остаётся? Либо так, либо дальше гнить.

А я слишком давно гнию.

F411.

Если вы хотите умереть — стоит подумать над другим способом. F411 — это такая паршивейшая болезнь. Ты просто гниёшь изнутри, мозг мякнет, как мокрый хлеб. Плавится память. Привет, ты зомби, но чертовски чувствительный.

К кому-то F411 приходит на изломе жизни, а мне вот повезло. В пятнадцать лет я вернулся домой (мы тогда жили не в Pirr, тот мир был настоящим) и обнаружил, что носом у меня идёт что-то чёрное. Не кровь, а густая тягучая патока. Помню, нащупал в ней плотные комочки.

Меня вырвало.

Ссорились родители. Спорили: позволить ли мне умереть или дать кукольную жизнь мертвеца?

«Resqum» — вспомнить не удаётся. Белые стены, красные крики. Всё. Но я помню последствия. У всего есть последствия. Кто это сказал? Конфуций? Дж. Стоунлон? Плевать.

Представь, что тебя перекраивают, копаются в мозгу, меняют кости. И ты просыпаешься… как бы сказать?! Другим. Калеченным. Мастера знают всё о генетике, они художники в вопросах плоти. Но эмоции дело другое. Чувства никто не защитит.

И я забыл такие простые вещи. Солнечные лучи на лице, утренняя сонливость, томительное ожидание чего-то желанного. Прелесть простых, глупых разговоров, солоноватая боль, текущая по щекам. Даже запахи. Не пропитанные ядом ароматы Центра. Запах мокрой земли, запах сдобы, запах пыли — настоящие. Всё тепло, всё то, что можно назвать родным — вырвали с мясом.

Со мной всё хорошо.

Они калечат, а не забирают эмоции. Ненависть уже не отнять. На своих спасителей? Возможно. На себя? Да, кого ещё винить?! На судьбу? Разве что её. На мир, который я увидел новыми глазами. И он больше не блестел.

— Я чего подумал, — говорит Кацман, — хочу остаться внутри. Ну, когда рванёт — я останусь. Это конец моего пути.

Я знаю, что он не серьёзно. Может, подбадривает себя, может, хочет удивить. Надеется, что я начну отговаривать его. Нет, Кацман! Не нужно. Ты должен жить.

— Как хочешь.

— Ага, — он нервно облизывает губы, — так и хочу… да.

— Дело твоё.

— Ну, не то чтобы я…

— Что-что?

— Ну… — Кацман сжимает собственные пальцы. — Ну, может я и…

— Не хочешь?

— Я ж… Я такого не говорил. Просто…

— Тсс! — я жестом приказываю ему остановиться. — Пришли.

Глянцевый коридор обрывается. Дальше простирается огромная зала, подсвеченная густо-алым неоном. Стены обиты бархатной чёрной сосной. Под пухлым потолком висят жидкие е-огни, источают лазурный свет пополам с морозным паром.

— Мы разделимся, — сказал я, поворачиваясь к Кацману, — ты идёшь по правую сторону, я по левую. У кухонь встречаемся.

— Ага.

— Уверен, что взял дельное оружие?

Он закатывает глаза.

— Сколько ещё повторить?

Сколько потребуется. Кацман хороший парень, но иногда в нём вспыхивает детство. Сейчас, оставляя его самого, я сильно рискую. Он ценит старые традиции, а тут плотнейшее скопление типов с прямо противоположными идеалами. Зацепят, окликнут Кацмана и, чёрт его знает, что будет.

Я в ответе за них. Да? Это волнение? Так люди заботятся друг о друге? Уже и не вспомнить.