Клиффорд Саймак - Вы сотворили нас [Сборник]

Crotalus horridus horridis — лесная гремучая змея!

Она знала, что я здесь. Зрение, пусть и очень слабое, все же обеспечивало достаточно информации. Раздвоенный язык давал еще больше. А эти ямки измеряли температуру моего тела. Змея была поражена — настолько, насколько может быть удивлено пресмыкающееся. Она не была уверена, что надлежит делать. Кто перед ней — друг или враг? Для добычи слишком велик, но, может быть, представляет угрозу? И я понимал, что при малейшем намеке на угрозу эти смертоносные клыки вопьются в меня.

Тело мое застыло, окаменев от испуга, но даже сквозь пелену страха я отдавал себе отчет, что в следующий миг окостенение пройдет и я попытаюсь убежать, в отчаянии сбросив с себя змею. Однако охваченный ужасом мозг работал с холодной логикой отчаяния, подсказывая, что я не должен двигаться, оставаясь таким же куском замороженного мяса, как до сих пор. Это было единственным шансом уцелеть. Любое движение будет воспринято как угроза, и змея станет защищаться.

Я заставил себя как можно медленнее закрыть глаза — плотно, чтобы даже случайно не мигнуть, — и лежал в темноте, а желчь подступала к горлу и панически корчился желудок.

Нельзя двигаться, убеждал я себя. Не шелохнуться, не шевельнуть ни единой мышцей, не допустить ни малейшей дрожи в теле. Самым трудным было не открывать глаз, но я знал, что это необходимо. Змея могла ударить даже в том случае, если бы просто чуть дернулось веко.

Тело мое вопило, — каждая мышца, каждый нерв были пронизаны внутренней дрожью; казалось, с меня содрали кожу. Но я заставлял себя лежать спокойно — я, мозг, разум, сознание. И сама собою явилась непрошеная мысль о том, что впервые мои тело и разум вступили в такое противоречие.

Казалось, по коже перебегали миллионы грязных ног. Кишечник восставал, сжимаясь и извиваясь. Сердце билось так сильно, что я ощущал давление крови в сосудах — внутреннее давление, заставлявшее меня давиться и пухнуть.

А тяжесть по-прежнему лежала у меня на груди. По ее перемещению я старался определить, что происходит. Просто ли змея изменила положение? Или что-то обратило ее крошечный мозг к агрессивности? Может, именно сейчас тело ее приняло ту S-образную форму, что предвещает бросок? Или, успокоенная моей неподвижностью, гадина впустила голову, собираясь сползти?

Если бы я только мог открыть глаза и узнать! Казалось, тело было не в состоянии больше выносить неизвестность. Я должен был увидеть эту опасность — если она существует — и действовать!

Но я продолжал держать глаза закрытыми — не судорожно стиснутыми, но естественно, плотно закрытыми: ведь напряжения мускулов, необходимого, чтобы стиснуть веки, могло оказаться достаточно, чтобы встревожить змею.

Я обнаружил, что стараюсь дышать как можно равномернее, избегая резких колебаний груди, — хотя и убеждал себя, что сейчас змея уже должна была привыкнуть к ритму моего дыхания.

Змея двинулась.

От этого ощущения тело мое напряглось еще больше, но я по-прежнему сохранял неподвижность. Змея сползла с груди, пересекла живот — мне казалось, что это длится бесконечно, — и наконец исчезла.

«Теперь! — вопило тело. — Надо сейчас же бежать!» Но я оставался неподвижным и лишь медленно открыл глаза — так медленно, что зрение как бы возвращалось ко мне постепенно: вначале я смутно различил сквозь ресницы свет, затем взглянул сквозь узенькие щелки и только потом окончательно раздвинул веки.

В момент пробуждения я не увидел ничего, кроме отвратительной плоской головы, нацеленной мне в лицо. Теперь же разглядел скальный свод, расположенный футах в четырех над головой и полого понижающийся влево, и ощутил сырой запах пещеры.

Лежал я не на диване, на котором уснул вчера под звуки дождя, а на плоском каменном полу пещеры. Скосив взгляд налево, я увидел, что пещера неглубока — всего лишь горизонтальная расщелина, сотворенная дождями и ветром в обнаженном выходе известняка.

«Змеиная нора, — подумал я. — Логово не одной змеи, а, вероятно, множества. Значит, я должен оставаться в неподвижности — по крайней мере, пока не удостоверюсь, что других змей тут нет».

В пещеру пробивался утренний свет, косые солнечные лучи грели мне правый бок. Переведя взгляд в эту сторону, я обнаружил, что смотрю в узкую щель, поднятую над долиной. Вот дорога, по которой я ехал, а вот и моя машина, полностью перегородившая ее. Но ни малейшего следа дома, в котором я был прошлой ночью! Ни дома, ни сарая, ни загона для скота, ни поленницы. Вообще ничего. Между дорогой и пещерой пролегло всхолмленное пастбище, по которому были разбросаны заросли кустарника, среди которых было немало черной смородины, и отдельные купы деревьев.