Андрей Геращенко - Пронзая время

Наш лагерь стоял на высоком, крутом берегу Волги — отсюда река и волжская степь просматривались во всех направлениях. Мы подняли вал, проделали в нём бойницы — настоящая крепость, как в Паншином городке. Такую просто не возьмёшь — зубы сломаешь! Готовились ждать — скоро должны были пойти торговые караваны с севера на Астрахань. Там и хлеб, и военные припасы, и казна для выплаты служивым стрельцам, для работников на учугах и соляных промыслах. Пойдёт богатый патриарший насад, будет что пошарпать… Вот только отряд мой — вроде две тысячи человек, а толку мало. Боевых, обученных казаков немного, ещё меньше беглых стрельцов — в основном голутвенные из недавних беглецов от бояр и монастырей. Их надо обучать ратному делу, показать, что у бояр и монастырских людей кровь того же цвета, что и у них. Черкашенин и Фрол готовили, учили беглых ратному делу. Смутное мы затеяли. Крестник дал отписку в Москву и астраханский воевода Иван Александрович Хилков уже рыскал по Волге, искал со мной встречи. Царицынский воевода Унковский грозился выслать меня обратно на Дон. В общем — ждали меня, искали, готовились к встрече. И я готовился — наши люди были везде и доносили о воеводских розысках. Я зубоскалил с казаками:

— Знать, бояться нас — вон как воеводы забегали! Сам царь письма им шлёт, чтобы вернуть нас на Дон.

Руки против воли сжимались, хватались за саблю.

— Неужто, братья, вернёмся и не возьмём дувану?!

— Не воротимся, атаман — возьмём дуван!!! — шумели казаки. — Веди нас в Персию — даст Бог удачи!

— Поведу! — я вскидывал клинок к солнцу, алые отблески которого заливали его по самую рукоятку. — Поведу отведать воеводской крови! — обещал я, чувствуя, как вздувались жилы на лбу и сабля просилась в дело.

Рано утром Якушка Гаврилов ворвался в землянку с криком:

— Степан Тимофеевич, идут насады с верху под парусами и множество стругов с ними.

Я вскочил с лавки, на ходу накинув кафтан, схватив пистоль и саблю.

Взбежали на утёс. Там уже толпилось множество людей.

— Смотри, атаман — плывут!

С северной стороны по реке шли белые лоскутки парусов — царские и патриаршие насады. За ними тонкими соломинками темнели вёсельные струги.

— Поднимайся, робяты! — весело крикнул я. — Караван идёт! Пошарпаем купчишек.

— К стругам, робяты! — Леско Черкашенин бросился подымать лагерь.

Я находился в головном струге. Караван быстро приближался. Я уже мог рассмотреть весело трепетавшие на насадах личные прапорцы купцов. Особенно выделялись знамёна московского гостя Василия Шорина. Зол на него народ сколько крови людской попили его приказчики, всё ему мало. Над одним из насадов колыхалось знамя московского святейшего патриарха. За ним шли насады с флажком великого государя.

Я подмигнул Ивану Черноярцу, своему ближайшему есаулу из Черкасска, который был моим вывидком на свадьбе с Олёной Микитишной:

— Сами в руки плывут — хорошая добыча!

— Нас заметили.

— Вижу, — я вытащил наполовину из ножен саблю Тимофея Рази — когда-то она здорово послужила ему на Азове.

Казаки смотрели в мою сторону, ждали сигнала.

Стрельцы засуетились возле небольших медных пушек, что стояли по невысоким бортам насадов. Стрелецкие пятидесятники нервно бегали по палубе, отдавая приказания и готовясь к бою. Стрельцы торопливо заряжали пищали, проверяли заряды. Мелкие струги спрятались позади главного каравана. Я улыбнулся:

— Что, робяты, не дадим спуску боярам?! — я вскинул саблю. — Сарынь на кичку!

— Сарынь на кичку! — подхватили казаки, и наши струги полетели соколами навстречу каравану и переняли его посреди реки.

Стрельцы дали залп — получилось мимо и поздно, потому что мы уже с криком лезли на насады. Я вспрыгнул на головное патриаршее судно:

— Стрельцы, наша взяла — бросай оружье!

Стрельцы не оказали никакого сопротивления, побросали пищали и пали на коленки. Казаки шмыгали вокруг, подбирая оружие, награждая зазевавшихся подзатыльниками.

— Рулевой, правь к берегу, где наш стан! Вань, покажи ему.

Патриарший насад повернул в сторону берега. Весь караван шёл за ним. Я сидел в креслице на головном насаде, надвинув на самые брови круглую лохматую шапку. Оголённая сабля лежала на коленях поверх синих, парчовых штанов. Правая рука лежала поверх рукояти сабли. Синий кунтуш распахнулся, оголяя грудь. Под речным ветерком было немного зябко. Мне кажется, что я больше похож сейчас на судью — строгого и справедливого.