Андрей Геращенко: Пронзая время

Он стоял возле окна, с наслаждением, глубоко затягиваясь сигаретой. Перед ним был небольшой зелёный дворик: старый тополь возле окна, аккуратно подстриженные кусты. По периметру вокруг белого корпуса частной клиники росли роскошные розы нескольких сортов — идиллическая картина мира, фасад, скрывающий за собой тайны белого здания. В укромных уголках дворика стояли дурацкие розовые скамейки, в центре расположился каменный сад — маленькое эхо Японии. Внутри сада розовая беседка была стилизована под пагоду. «Клиенты» и гости были довольны. Те, кого здесь лечили, им было всё равно, потому что всё это окружал высокий белый забор с одними единственными воротами, возле которых располагалась невинная розовая будочка с охранником и собакой. Вершину забора венчала корона из спутанной колючей проволоки. При желании по ней можно было пропустить ток — для большей безопасности от побегов и похищений.

Он вздохнул и затушил сигарету. Сел в кресло. На глаза попалась «история болезни» заказного больного. Усмехнувшись, он раскрыл папку и вынул из неё дневник:

— Посмотрим, что тут у вас, сумасшедших, как это вы сажали в воду…

Заплечных дел мастер споро, по-деловому, обвил ремнём руки и потянул его вниз (ремень перебрасывался через верхнюю балку и крепился внизу на параллельном ей деревянном брусе). Сноровистые помощники повисли на теле, вытягивая его в струну. Я напрягся и крепче сжал зубы — не видать им моей слабости, али я не атаман?!

— Сейчас запоёшь! — донёсся из-за спины злорадный голос дьяка.

Ноги привязали ещё к одному брусу, расположенному по центру перпендикулярно первому. Помощники ещё раз навалились и потянули тело. Мышцы на спине взбугрились, я услышал, как трещит мой позвоночник и свёл зубы мёртвой хваткой — негоже казаку кричать. Крик от боли — это страх, но разве я их боюсь? Это им приходится меня бояться и ненавидеть. Я плачу им тем же ненавистью, которая щитом встала меж нами.

— Эй, дьяк, ты не у сатаны служишь?! — хриплю я и стараюсь улыбнуться.

— Бей! — кричит взбешённый дьяк.

Кнут палача свистит и падает на обнажённую спину. Я вздрагиваю всем телом. Боль пронзает навылет, запутывается внутри, требуя выхода хотя бы в крике. Единственное, что я могу сделать — это рассмеяться сквозь стиснутые зубы. Палач хмыкает, удивлённо поводит головой и продолжает методично поднимать и опускать кнут.

Я чувствую, как пухнет спина и начинает брызгать кровь, словно креплёное ромейское вино из тугого бурдюка. Моё лицо перекосилось, мне кажется, что это улыбка. Я слышу треск, словно лопнул огромный ореховый стручок.

Удары прекратились. Передо мной из тумана появляется палач — он обтирает лицо от моей крови. На его груди и кожаном фартуке горят алые пятна моей крови. Рядом выныривает дьяк:

— Ты с ним не шибко — скоро придёт боярин.

Злобные зелёные глаза уставились на меня в упор:

— Говори, вор и душегубец, кто сподвигнул тебя на воровство? Кто помогал тебе? Говори имена своих воровских сотоварищей!

— Да пошёл ты… — мой голос показался мне чужим — сухой, потрескавшийся, похожий на колодец с высохшей водой.

Спина пульсирует, грозит разорваться от боли и путает мысли в голове. Такое ощущение, будто срезали шкуру и она медленно сползает вниз к пояснице, оголяя мясо на плечах.

— Продолжай, — кивнул дьяк палачу.

Вновь засвистел кнут. Я закрыл глаза. Боль, слепящая боль заполнила всё тело. Господи, меня спасёт только ненависть к ним, спасёт от крика о милостыне не бить и не мучить. Господи… Кажется, зубы во рту не выдержат и сейчас начнут крошиться. В глазах стоит багровый туман, я всё крепче сжимаю веки… Где, когда это уже было?…

Прут со свистом опускался на оголённое нижнее место.

— Не ори! Не ори! — приговаривал Тимофей Разя, обращаясь к зажатой между ног голове Стеньки. — Старших надо уважать и слушаться.

— Батя-ня-яяя-аа-ааа!!! — ревел паренёк, по щекам которого текли слёзы.

— Терпи, казак — атаманом будешь!

Эти слова как-то враз успокоили Стеньку, и он перестал кричать, только вздрагивал каждый раз, когда ивовый прут опускался на начинавшую лиловеть попу…

За что же он меня тогда наказал? Не помню… Главное — остался урок.

Я очнулся от того, что на меня лили холодную воду. Заметив, что я пришёл в себя, развязали и бросили на земляной пол.

— Глазами забегал — живой! — надо мной склонилось ухмыляющееся лицо земского дьяка.