Ник Харкуэй - Гномон

Через голландскую дверь они входят на кухню, и он ныряет под узкий занавес, чтобы скрыться в какой-то каморке. Нейт чувствует тяжесть низкого потолка, запах горящих дров, втягивающий в себя воздух. Словно в ответ, Эмметт говорит что-то о том, чтобы открыть окно. Нейт сама не понимает, почему это так трудно, но напоминает себе, что она инспектор Свидетеля, и входит.

На шатком низком столике стоит кувшин с водой и поднос со стаканами. Эмметт садится. В доме беспорядок, на вид — недавний. Нейт подозревает семейную ссору.

— Вы не вышли на работу, — говорит она и наливает воду, предлагает ему первый стакан. Он его принимает.

— Да. Пришлось.

— По болезни.

Он отмахивается: точки гагата на пальцах и опухших костяшках.

— Да.

— Сначала я подумала, что вы так огорчились из-за Дианы Хантер.

Он пожимает плечами:

— И это тоже. Не знаю, бросил бы я работу только поэтому.

Аристократический говор, как на старом «Би-би-си», прежде чем его закрыли. Можно ли скучать по тому, с чем никогда не сталкивался? Ладно, не важно.

— Можно спросить, в чем дело?

— А вы не посмотрели?

— Я пришла, чтобы поговорить с вами.

А не рассказывать , сколько я уже знаю.

Он вздыхает:

— Диагноз — сочетание саркоидоза и сифилиса. Саркоидоз, видимо, наследственный. Сифилис, как вы понимаете, приобретенный. Моей драгоценной супруге неплохо бы объясниться, но она упрямо утверждает, что я сам виноват. Это вызвало между нами дискуссию. И обычными средствами не проверишь: мы ездили в Швейцарию на Рождество.

Где Verpixelungsrecht [50] Verpixelungsrecht ( нем. ) — право на пикселизацию; закон, позволяющий людям требовать, чтобы их лица на фотографиях в публичном пространстве (например, на картах Google) были скрыты путем значительного уменьшения разрешения. и другие законы запрещают уровень наблюдения, который осуществлялся бы в Лондоне. Очень некрасивая ситуация.

Эмметт видит, что она поняла ситуацию, хмыкает и тут же срывается на кашель — тяжелый и судорожный. Как у него кости не ломаются? Она хочет подойти к нему, но он поднимает ладонь и глубоко вдыхает из металлического цилиндра размером с винную бутылку, прижавшись к загубнику вроде дайверского. Через секунду кашель угасает.

— Саркоидоз, — объясняет он. — Сифилис запустил. Его нельзя толком лечить, пока работают антибиотики, а они тоже не торопятся. Это я ворчу. Если честно, лечение идет по плану, просто мне надоело. Из врачей выходят худшие пациенты. Не любим мы сами оказываться на крючке, извиваемся. Я сам подозревал, что надышался препарата, которым обрабатываю афид. Я себе прописал много воды, умеренную диету и скотч перорально. Сексуальный аспект тогда не пришел в голову, а теперь мне даже нельзя утопить разбитое сердце в алкоголе, потому что я принимаю антибиотики. Барбара… ну, Барбара смирится. Думаю, сейчас ей стыдно, но мы справимся.

При этих словах что-то булькает у него в легких — мокрота или нечто похуже.

— Вот. Теперь вы знаете. Но не думаю, что эта очаровательная история могла сама по себе привлечь внимание инспектора. Чем я могу вам помочь?

— Вы проводили дознание по делу Анны Магдалены много лет назад. Медицинское вмешательство.

Неделю назад она спросила бы Свидетеля. Неделю назад его ответу можно было верить.

Да что там неделю, всего тридцать часов назад.

Он вздыхает:

— Да. Неловко вышло.

— Кто выдал запрос на медицинское вмешательство?

— Все. Даже она сама. Там был вопрос психического здоровья. У нее наблюдался устойчивый бред с резкими обострениями. Тяжело так жить, наверное. Представьте себе, что вы оборачиваетесь и вдруг верите, что все вокруг — ваши враги. Даже коллеги по работе, которым вы обычно доверяете. Весь мир против вас. — Он снова кашляет. — Я в последнее время это очень хорошо себе представляю.

В этой позе видно, как отекла у него шея. На секунду все сходится: черные точки становятся теми же, что и вокруг посольства, бесчисленными глазами Свидетеля. Нейт отводит глаза:

— Вы помните, кто именно? Имена?

— Вы всё можете прочесть в протоколе.

Не могу.

Она молчит и вежливо ждет продолжения. Он тяжело кашляет, снова дышит через трубку.

— Был такой человек, Смит. Один из ублюдков, которые перестают стареть где-то лет в сорок с небольшим. Не толстеют они, только морщинки появляются.

Она кивает:

— О нем я знаю.

Эмметт моргает:

— Правда? Интуиция следователя?

— Он мертв.

— Вот как. Наверное, стыдно этому радоваться.