Кэтрин Валенте - Сияние

Выверяем объектив: что видят окна, когда заглядывают в комнаты?

Платья достают из гардеробов; отпаривают смокинги; поспешно отыскивают туфли и шляпы. Едва звенит колокольчик, оповещающий об ужине, из каждой комнаты в «Вальдорфе — Белый Пион» кто-то выходит — терзаясь сомнениями, о чем-то размышляя, поправляя сверкающее ожерелье или дрожа от нервного напряжения. Один за другим гости отеля занимают места на кушетках, в креслах, шезлонгах и на барных табуретах Миртового холла; бархат к вельвету и плюшу; платья и брюки вдавливают бледный как пепел цветущий мох в толстую обивку. Граммофон играет какую-то изысканную старую мелодию. Комнату наполняют негромкие разговоры, представления — многие гости до этого вечера не были знакомы. Руки теребят сигары, сигареты и распылители — многие гости наделены пороками, которые предпочитают не ждать подходящего момента. Духи, пот, тальк, страх — многие из гостей носят все четыре аромата сразу.

И опять выверяем объектив. Прочь обезличенную перспективу, разбейте её каблуком, как бокал на свадьбе. Что видят игроки?

Анхис Сент-Джон и Цитера Брасс плавной походкой входят в холл. Воздух взрывается от череды фотовспышек. На ней облегающее платье без бретелек, которое от вспышек отсвечивает серебром. По краю трепещут бледно-розовые перья; узкий треугольник крашеной крокодиловой кожи взмывает к смелой розетке из аметистов и грозных крокодильих зубов в нижней точке выреза, обнажающего спину. На нём тёмный краснокоричневый смокинг, светло-серые брюки и рубашка такой белизны, словно ткань изготовили ангелы. Тёмнорозовый широкий галстук расцветает у горла, скреплённый единственной булавкой с миниатюрным тигровым глазом, а жёлтые как масло кожаные перчатки блестят в тусклом свете. Цитера сияет, её движения мягки, словно шимми в темноте. Анхис — пышущее румянцем воплощение здоровья, его тёмные волосы смазаны бриолином и густы, короткая бородка ему идёт, глаза его ярки, как солнечный блик на увеличительном стекле.

Анхис и Цитера подхватывают с барной стойки подносы с коктейлями и, улыбаясь, начинают их разносить.

— Добрый вечер! — восклицает Анхис, и его сильный, глубокий голос, голос ведущего актёра, эхом отражается от сырых стен, поросших мхом. — Добрый вечер, и добро пожаловать на мою маленькую вечеринку. Я так рад, что все вы смогли прийти! Знаю, кое-кому из вас пришлось совершить долгое путешествие, но вы наконец-то дошли до финала! Это он и есть — добро пожаловать! Чувствуйте себя как дома! Расслабьтесь, закиньте ноги повыше и позвольте себе заслуженную выпивку!

Крупный план. Регулируем объектив. Ещё ближе. Ещё.

Что видит Анхис Сент-Джон?

— «Розовая леди» для тебя, папа, — говорит великий детектив и изящным движением протягивает фужер Эразмо Сент-Джону, человеку, который его вырастил, всё ещё сильному и широкоплечему, словно портрет Геракла. На яркой чёрной коже нет морщин, и она утратила бумажную тонкость последних дней на Марсе; он такой, каким был 17 ноября 1944 года: двадцативосьмилетний, влюблённый, не испытывающий недостатка ни в близости, ни в деньгах. — Настоящий джин, привезён из Лондона. И «буравчик» с давленой мятой и французской лавандой для тебя, мама… ну же, ну же, я настаиваю. Это моя вечеринка, и у меня есть право тебя баловать. — Он вкладывает хрустальный бокал в узкую руку Северин Анк, которая сидит, скрестив ноги, одетая в чёрное шёлковое вечернее платье, обшитое по краям вороньими перьями и с разрезом на бедре. На плечи накинута лётная куртка; она курит сигару. Одна тёмная, подведённая карандашом бровь изумлённо приподнимается.

Эразмо наклоняется, чтобы поцеловать её. Она касается пальцем кончика его носа. Её кожа мигает и потрескивает там, где соприкасается с его кожей; она чёрно-белая, фильм во плоти.

— Спасибо, милый, — говорит Северин. — Право слово, не стоило.

Цитера падает на колени к лихому красавцу. Он целует её в щёку. Тридцать семь лет, самый расцвет, глаза обжигающе чёрные и скулы будто с картины Эль Греко — он выглядит в точности так же, как вечером накануне появления некоей серебристой корзины у его дверей. С ним делят кушетку две женщины. Цитера вручает им угощение.

— Тут у нас «Авиация» для Анка-старшего, «Беллини» для милой Мэри Пэ, а для Мадам — «Олд фешен», верно? В нём мадридские лимоны, Перси, честное слово; настоящие персики из Греческого государства в вашей шипучке, Мисс Пэ; гавайский сахар и цедра калифорнийского апельсина в вашем неимоверно крепком напитке, Максин.