Винсент Эри - Крокодил

Хоири и Меравека обнялись и поблагодарили бога за то, что он сохранил им жизнь. Во всем виноваты австралийцы: если бы они ходили в рубашках, бомбежки бы не было. Японцы не сбросили бы бомб, если бы видели только темнокожих. Как грустно, что от бомб погиб темнокожий, — ведь предназначались они австралийцам!

Офицер АНГАУ объявил: носильщики отправляются в путь. С каждой партией пойдет полицейский — следить, чтобы из груза, который они понесут, носильщики ничего не украли. Тех, кто все же что-нибудь украдет, ждет суровое наказание; на пути к Вау и Лаз будут пункты, где проверят, целы ли грузы.

С тюка каждого из носильщиков свисала и раскачивалась на ходу пустая консервная банка из-под лососины. Она служила разом и меркой, и котелком для готовки, и тарелкой. Рис выдавали вечером, но только половину порции можно было сварить перед сном, больше в консервную банку не входило — ведь рис, когда его варишь, разбухает.

— Стоит ли возиться с рисом, варить его после целого дня пути, когда у тебя ноги отваливаются? — сказал двоюродному брату Хоири. — Несвежий рис в животе по утрам не очень-то помогает тащить тюки.

— Да и мяса или рыбы нет у нас, чтобы добавить в этот рис, — сказал Меравека. — Ну что ж, будем есть печенье. Кстати, насчет рыбы: что ты скажешь о том ящике вон у того носильщика?

Но нет, расставаться двоюродным братьям не хотелось. Они давно уже решили: разлучить их может только болезнь. Воровство поводом для этого стать не должно.

На каждом проверочном пункте тюки взвешивали. Через день после того, как один из этих пунктов остался позади, человек, который нес ящик рыбных консервов, начал жаловаться, что несколько банок исчезло.

— Вы воруете, а что будет со мной, когда начнут проверять? Взвесят мой ящик и увидят, что он легкий, а потом вы все сядете так, будто вас это не касается, и будете смотреть, как меня бьют!

Он уже кричал, и по щекам его в два ручья текли слезы.

— Не воруйте у меня больше, очень вас прошу! — говорил он сквозь рыдания.

Хотя Хоири и Меравека сами из его ящика не воровали, все равно им было стыдно: ведь когда их угощали тем, что было в банках, они не отказывались! Сколько ни обещай они теперь, что не возьмут больше ни кусочка ворованной рыбы, сделанного не воротишь — они виноваты тоже.

Полицейский, который вел партию, не скрывал, что никакого сочувствия к человеку, который несет рыбу, он не испытывает.

— Перестань кричать, — приказал он. — Эта война не наша, это война белых лЩДвй. Если наши люди голодные, пусть едят.

Когда все поднялись на ноги, чтобы отправиться дальше, человек, который нес ящик с рыбой, бросил его на землю и убежал.

Тропинка поднималась все выше и выше, в самые облака. Днем, в пути, носильщики судорожно ловили ртом воздух — теперь его не хватало, а тюки стали вдвое тяжелее, чем тогда, когда они только начинали с ними свой путь. Ночами у носильщиков мерзли руки и ноги. Огородов кукукуку больше не было, неоткуда было воровать овощи и плоды. Когда дорога начала, петляя, спускаться вниз, люди приободрились. Они бы рады были идти быстрее, но не могли — не давали израненные ноги и дизентерия, В Вау и Булоло местные жители дали им овощей и плодов. До этого почти никто из носильщиков на севере еще никогда не бывал. Подходя к Лаэ, люди впервые увидели «море той стороны» — воды залива Юон. В память об этом они сложили песню, ее поют и по сей день:

Снаружи было темно. Совсем рядом, так близко, что можно было добросить камень, ударяли в береговую линию городка Лаэ волны залива Юон, взбиваемые в пену крепким восточным ветром. Они с размаху хлестали по песку, по стволам деревьев, которые выбросило море, и по всему прочему, что оказалось на берегу. Иногда, когда волна разбивалась об обломки какого-нибудь японского военного корабля, слышался глубокий и гулкий звук: бум-м. В свою первую ночь в Лаэ носильщики, слыша этот звук, выскакивали из палаток: они думали, что это стреляет с берега большая пушка. Потом они не удивлялись, что новички е лагере, услышав этот звук впервые, бросаются прятаться в кусты.