Александр Янтер - На суше и на море - 1978

Основательно готовлюсь к прыжку внутрь. Нужно открыть люк, выждать подходящий момент и обдумать каждый шаг. На все — меньше двадцати секунд. Пошел!

19.00, давление 990 миллибар. В графе «Сила ветра» пишу: «10 баллов», поскольку сейчас, когда барометр пополз вверх, по моим представлениям, шторм уже перевалил через кульминационную точку.

Над головой с треском пролетел стаксель, и «Полонез», самостоятельно совершив разворот через корму, начинает медленно крениться. Закрываю за собой крышку люка и сажусь за руль. Как бы снова не полетели раксы… Вот бы где пригодились крепкие скобы.

Краем глаза я увидел ту волну. Она появилась ниоткуда, как и большинство этих гор, рождающихся из кипящей пены. За кормой «Полонеза» выросла стена!

Я уперся ногами в кокпит, а свободную руку просунул под закрепленные на утках тросы. Придавленный волной, как подушкой, я теряю зрение и слух. Меня накрывает водяная лавина…

«Полонез» остановился. Я не остался в воде, как на Туравском озере во время гонки за лидерами на «финнах». Помню тот день — скольжение при штормовом ветре и такое же состояние невесомости. Ноги тогда запутались в ремнях и холод сковал все тело…

Отовсюду стекает вода. Нажимаю на руль, чтобы повернуть яхту по ветру, пока не нагрянула очередная волна. Как же это случилось? Гляжу на входной люк — крышки нет. Зияющее отверстие прикрыто деревянным щитом, на котором я только что стоял.

Быстрее, наверно, внизу полно воды! Одной рукой перекладываю руль, другой — качаю насосом воду. На минуту отрываюсь, чтобы укрепить щит на новом месте. Может, сдержит следующую волну, не пропустит внутрь.

Внезапно вспоминаю, что у меня давно уже работают радиостанция и двигатель, заряжающий аккумуляторы. Немедленно выключаю двигатель, радиостанцию же можно выключить, только спустившись вниз.

Осматриваюсь, но в сумерках все становится неразличимым. Из глубины яхты, словно с другой планеты, доносятся голоса:

— «Полонез», «Полонез», вызывает Радио — Гдыня. Не слышу вас, через полчаса повторю вызов. Через полчаса, «Полонез», ждите.

Я качаю нососом воду, повернувшись лицом к набегающим волнам, и управляю рулем, держа курс по ветру. Только что определил скорость — шесть узлов. Это немало. Все делается в соответствии с добрыми морскими традициями. Чеслав Мархай, наверно, похвалил бы меня. Операция удалась, но почему же больной не выдержал?

Насос перестал тянуть. То ли забился, то ли внутри уже сухо. Едва я прекращаю двигаться, холод пробирает до костей. В сапогах полно воды, от ног она немного согрелась, но под штормовым костюмом нет сухой нитки. Сколько же это продолжалось, если я даже не успел задохнуться? А может, я просто не понимал, что со мной творится?

В голове сумбур, но одна мысль подавляет остальные: темнеет, как же я справлюсь с очередной волной?!

Мне бы очень хотелось, чтобы это был мираж, но… за кормой растет знакомая черная стена. Я понимаю, что это конец, что никакие теории, никакие изменения курса здесь не помогут. И тем не менее поворачиваю румпель то влево, то вправо — хочется знать, послушается ли яхта. Впрочем, это уже не имеет ни малейшего значения.

Сжимаюсь в комок под банкой в кокпите возле насоса. Мой крик замирает под водой…

Давясь и фыркая, возвращаюсь с прогулки в вечность. С изумлением смотрю на стоящие мачты, на щит, по-прежнему заслоняющий люк, убеждаюсь, что руль действует и штормовой стаксель держится на штаге, хотя еще несколько раксов лопнуло.

Почти бессознательно снова берусь за насос и продолжаю качать, повернувшись лицом к корме. Но вижу я теперь гораздо хуже. Глаза жжет от соли, стемнело, в сердце отчаяние. От холода и волнения бьет дрожь. Еще некоторое время управляю рулем, понимая, что это бессмысленно. «Полонез» снова опрокинулся, хотя шторм не так уж и свирепствует. Почему?