Вальдемар Лысяк - MW-12-13

Стайнберг усмехнулся про себя. Он прекрасно знал, на что профессор обращает особое внимание, пре­одолевая очередные ступени карьеры. И безопасность путешественников во времени вовсе не считалась при­оритетной. Новый аппарат не прошел еще даже всех испытаний с автоматическим времянавтом, не говоря уже о том, что симуляционные полеты - это не полная проверка; такой станет только лишь первый полет с челове­ком на борту. Только Хеммонд не любит ждать. Одним времянавтом больше, одним меньше... ТМ-300 неодно­кратно подводил, что старательно укрывалось от публики. Гораздо хуже было с прототипами ТМ-400. Отказали все, так что аппарат вообще не пошел в серию. Не срабатывали и связные мастерфоны - маленькие, крепимые к запястью телепатические приемо-передатчики, с помощью которых времянавты контактируют с базой. Испор­тившийся болид Тома Крэйга, который должен был исследовать тайну смерти президента Кеннеди, стал при­чиной того. что тот застрял в ХХ веке, и Крэйг погиб из-за глупейшей случайности - в него попала пуля, когда полиция подавляла негритянские волнения. Помощь пришла к нему слишком поздно, чем Хеммонд не слиш­ком-то и был взволнован, потому что Крэйг-таки успел передать полную информацию. Но об этом хоть было что-то известно, а вот про Забельского не было известно ничего. Он полетел на встречу с графом Калиостро, почти на границу действия ТМ-400, и пропал. Контакт с ним был утрачен сразу же после его прибытия - скорее всего отказали и сам болид, и мастерофон. Мерсье, исследующий тайну гибели Хаммерскйельда; Альварец, пытающийся объяснить загадку Каспера Хаузера; Шуваров - тот самый, что занимался застреленным в Шён­брунн двойником Наполеона; Морини, разрабатывавший масонов - у всех у них были какие-то проблемы с бо­лидами и мастерофонами. Хуже всего проходили пограничные полёты, как у Забельского или же Гриммера, котрый отправился, чтобы выяснить тайну Людовика XVII, и которого привезли назад, но уже сошедшего с ума.

Стайнберг почувствовал холодный пот - его полёт тоже будет близок граничной точке, чертовски бли­зок, и ему придется рассчитывать только на свой болид, так как пока это единственный экземпляр ТМ-500 - Хеммонду не терпится. Так что о помощи в случае аварии нечего и мечтать. Он избавился от этой мысли и слу­хом и зрением вернулся к приемнику. Интервьюер заворачивал своим прилизанным голосочком:

- ...признаюсь, господин профессор, что я никогда не был силен в истории, но с детства помню рассказ про "Железную Маску". Вроде бы существует несколько версий относительно тождества таинственного заклю­ченного?

- Нас интересует одна-единственная. Мы хотим получить ответ на вопрос, был ли это брат-близнец Людовика XIV. Если бы эта гипотеза оказалась верной, наша глава об абсолютизме стала бы намного полнее.

- А вы бы не могли нам выдать, кто станет детективом?

- Один из моих ассистентов, доктор Филипп Стайнберг, обратился ко мне с просьбой доверить эту мис­сию ему. Научный Совет Института одобрила его кандидатуру, принимая во внимание высокую квалификацию доктора Стайнберга. Он великолепный знаток эпохи абсолютизма, а французским языком тех времен пользует­ся не хуже самого Людовика XIV.

- Когда же произойдет старт? - В следующем месяце. Точную дату мы определим на завтрашнем засе­дании Совета.

- Благодарю Вас, профессор, за интервью и желаю всяческих успехов. Разбейте все часы!

Когда на следующий день часы пробили десять, и все уже заняли свои места в зале, туда вошел про­фессор Хеммонд. Он подождал, пока не смолкнут аплодисменты, и только после этого сел, одарив собравшихся одной из своих лучистых улыбок, в которых степень теплоты зависела от щекотливости ситуации, в которой оказывался их обладатель. Было времени, когда он заставлял себя уважать силой, но быстро понял, что это всего лишь видимость уважения, склеенная из страха и ненависти. Достигнув нынешнего своего положения, он сменил методы - начав заставлять себя делать дружелюбные жесты и извергая каскады доброжелательности. Это доставило ему новое чувство удовлетворения и уверенность, что с помощью всего этого абсурдного маска­рада он и достигает правды жизни. Иногда, теряя контроль над расчетливостью, он доводил свой театр добро­душия до границ бурлеска. Уничтожая оппозиционеров, он улыбался им при этом самой доброй из своих улы­бок, и это была высшая школа вольтижировки в добивании соперников. Профессор всегда представал в роли жертвы, приносимой на алтарь науки. Из нее он выстроил ширму для своих амбиций и к ней взывал в любой ситуации, когда председательствовал молитвенным собраниям руководимого собою общества посвященных. Глядя на него, похожего на провинциального патриарха былых тысячелетий, что надзирает за возделыванием своих земель, по воскресеньям беззлобно ругает своих домашних с амвона почетного первого места за столом, а мятежи в семье подавляет с неизменным добродушием с помощью плети или библии - можно было поверить в то, как все-таки выгодно быть богом.