Леонид Пузин - Приговорённые к совершенству [СИ]

Иван Адамович, дымя «беломориной», переживал своё непростительное — обернувшееся такой трагедией! — ротозейство. Старый дурак! Забыл, что «стервятники» в Степи ещё не перевелись и, заслышав стрельбу, всегда могут слететься на добычу! На старшину понадеялся — а его-то Фёдору Андреевичу и двадцати пяти ещё не исполнилось! И остальные — мальчишки все! Конечно, последние четыре года — после третьей Кавказской войны — сплошные междоусобицы, мальчишки быстро взрослеют. И всё-таки… Витёк, Васька, Ильгиз, Володя и Фёдор Андреевич — эх, в неглубокой могилке, на берегу безымянной речки упокоились все они! Под сколоченным из хлипких дощечек крестиком.

Когда они вытаскивали из подбитого бронетранспортёра чёрные, обгоревшие трупы, когда опускали их в наскоро вырытую могилу, когда засыпали землёй, тогда, будучи весь в лихорадке только что отгремевшего боя, Иван Адамович ещё не мог по-настоящему почувствовать боль. Да и несколько позже, отвлечённый прочитанными Сергеем стихами и занятый разговором с ним, майор всё ещё более-менее успешно справлялся с растущей болью. Но стоило, погрузившись в свои думы, лейтенанту выйти из разговора на пять минут — и боль, словно сорвавшись с цепи, тысячью острых кривых клыков вцепилась в Ивана Адамовича: старый дурак! Недоумок долбаный!

— Ладно, майор, не убивайся, — каким-то шестым чувством уловив душевные муки Ивана Адамовича, поспешил на выручку Сергей: — Нет на тебе вины. Нам же — из-за моей дымовой завесы — ни хрена ведь не видно было! Это твоим — с БТР… Лучше глотни… У меня там сзади канистра… Нет, погоди — так не достанешь… И расплескаешь всё… Чёрт — совсем голова дырявая! Сейчас…

Сергей вспомнил, что кроме спирта у него должно быть несколько бутылок водки — «шофёрский резерв» — остановил «Уазик», перегнувшись, вытащил из-за спинки сиденья большую тяжёлую сумку, расстегнул молнию: так и есть! Мишка, дай ему Бог здоровья, не забывает!

— Держи!

Иван Адамович ногтем ловко сковырнул пробку, хорошо приложился и вернул бутылку Сергею: — Спасибо, Серёга, теперь — ты.

— Совращаешь, Адамыч, я же за рулём, да и с Батькой твоим предстоит знакомиться…

— Брось, Серёга, дороги в степи ровные; Батька — не красна девица; а полбутылки-то — что тебе.

Не желая огорчать майора, Сергей сделал пару глотков и вновь передал бутылку Ивану Адамовичу: — Мне хватит. Поехали.

Водка несколько притушила боль — да и то: четыре года не прекращающейся гражданской смуты, четыре года то ли «боёв местного значения», то ли бандитских «разборок» — кто бы в той или иной степени не одеревенел? Не научился бы отгораживаться от чужих страданий и чужой смерти? Друг? Жалко, конечно, но завтра на его месте вполне можешь оказаться ты — выпить за упокой души, перекреститься и… опохмелившись, в путь! Бессмысленный, выбранный не тобой… но — в путь!

— Адамыч, а далеко ещё? Ночью-то, знаешь — не по асфальту ведь… И разная нечисть… Может быть, заночуем? Покемарим по очереди до утра?

— Не-е, Серёга. Нам всего с час осталось. К двадцати трём, думаю, доберёмся. А нечисть… С полгода она уже по щелям хоронится… Гад какой-нибудь может, конечно, выползти — так ведь не угадаешь, где…

Действительно, не угадаешь. К тому же — и любопытство: увидеть загадочного Иннокентия Глебовича (не говоря уже о служебном долге), подзуживало оно Сергея до неприличия, как мальчишку: «Это же надо! Под носом у четырёх контрразведок — и не тявкнула ни одна шавка за целый год?»

— Иван Адамович, ты меня относительно вашего Батьки просветил бы пока немножечко? А? Что это за человек-невидимка? Лют — или как?

— Не лют он, Сергей, вовсе не лют. Только, знаешь… лучше бы иногда в меру полютовал! А то уставится на тебя серыми — сквозь очки — глазищами… и замораживает! Замораживает! И откуда он взялся — никто не знает… В июле прошлого года первый слух по степи прошёл. Будто где-то между Астраханью и Царицыным то ли воинская часть порядки наводит, то ли пришлая банда, то ли с Кавказа кто. А в сентябре, в самом начале, когда у «степняков» случился Большой Совет, он — поверишь ли! — заявляется. Четырнадцать танков, тридцать бронетранспортёров, девять «Градов», ствольная артиллерия, а уж грузовиков и «джипов»… Так, мол, и так, зовут Иннокентием Глебовичем, прошу, как говорится, любить и жаловать. У степняков-то наших гонор само собой будь здоров, но против такой сумасшедшей силы — куда им…

— Что — приняли и отвели «удел»?

— Конечно… Степь большая… А воевать с таким — не дураки, разобрались — себе дороже. Но диво, Серёга, совсем не это… И даже не то, что уже через два месяца его самые гордые из «степняков» безоговорочно признали главарём… А я тому не перестаю до сих пор дивиться — чем это он их взять сумел… Силой одной — не смог бы…