Урсула Ле Гуин - Гончарный круг неба

Так он еще никогда не рассуждал, и это его позабавило. Он невесело улыбнулся.

Он подумал, что снова будет видеть сны.

Было уже полвторого. Он умылся, нашел плащ — настоящий хлопок, немыслимая роскошь в этой жизни — и пошел в институт пешком. Предстояла прогулка в две мили, мимо Медицинской школы в парке Вашингтона. Конечно, можно было доехать на троллейбусе, но они ходят редко, а он не торопится. Было приятно идти под теплым мартовским дождем по пустынным улицам. Деревья уже зазеленели, каштаны Готовы были зажечь свои свечи.

Катастрофа, раковая чума, сократившая численность населения на пять миллиардов за пять лет и еще на миллиард за следующие десять, потрясла человечество, но ничего не изменила радикально, только количество людей.

Атмосфера по-прежнему глубоко и неисправимо отравлена. Эта отрава, накапливающаяся десятилетиями до Катастрофы, и была ее причиной. Теперь она никому не вредна, кроме новорожденных. Чума в своей лейкемийной разновидности по-прежнему наугад брала одного из четырех новорожденных и убивала за шесть месяцев. Те, которые оставались живы, становились невосприимчивыми к канцерогенам.

Были и другие печали: не стало певчих птиц. Ниже по реке не дымила ни одна фабрика. Ни один автомобиль не отравлял воздух своими выхлопами, а немногие оставшиеся работали на батареях или от парового двигателя.

Воздействие чумы по-прежнему носило эпидемический характер и все же оно не предотвратило войну. Война на Ближнем Востоке велась даже свирепей, чем в густонаселенных регионах. Соединенные Штаты снабжали Египетско-Израильскую сторону оружием, снаряжением, самолетами и многочисленными «военными советниками». Китай, в свою очередь, поддерживал Ирак, хотя и не посылал своих солдат. Россия и Индия пока держались в стороне. Но теперь Афганистан и Бразилия начали поддерживать Ирано-Ирак, а Пакистан склонялся на сторону Египто-Израиля. Индия может запланировать соединение с Китаем, а это может напугать СССР и подтолкнуть его к союзу с США. Так в конфликт вовлекаются двенадцать ядерных держав, по шесть с каждой стороны. Тем временем Иерусалим лежит в развалинах, в Саудовской Аравии и в Ираке гражданское население живет в норах, а танки и самолеты посылают огонь в воздух и холеру в воду. И дети выползают из нор, облепленные напалмом.

В Иоганнесбурге по-прежнему убивают белых, заметил про себя Орр, скользнув глазами по газетному заголовку в витрине на углу. Прошло уже несколько лет после восстания, а в Южной Америке еще идет охота за белыми. Люди жестоки.

Теплый дождь мягко касался его обнаженной головы, когда он поднимался по серым холмам Портленда. В кабинете с большим угловым окном, в которое был виден дождь, он сказал:

— Пожалуйста, доктор Хабер, прекратите при помощи моих снов улучшать действительность. Не поможет. Кроме того, я хочу вылечиться.

— Это существенное условие вашего выздоровления, Джордж! Вы должны помнить об этом.

— Вы мне не ответили. Вы пользуетесь моими эффективными снами, чтобы изменять мир. Вы не хотите признаться, что делаете это. Почему?

— Джордж, поймите, что вы задаете вопросы, которые с вашей точки зрения кажутся разумными, но с моей точки зрения не имеют смысла. Мы по-разному воспринимаем реальность.

— Достаточно близко, чтобы нам было о чем говорить.

— Да, к счастью. Но не всегда можно спрашивать и отвечать. Во всяком случае, не сейчас.

— Я могу ответить на ваши вопросы и отвечаю. Вы не можете продолжать изменять мир. Я этого не хочу!

— Вы говорите так, как будто бы существовал какой-то общий моральный принцип… — Хабер смотрел на Орра со своей неизменной улыбкой, поглаживая бороду. — Разве это не главная цель человека на земле — создавать мир, изменять его, делать лучше?

— Нет!

— Каково же в таком случае его назначение?

— Не знаю. У него нет назначения. Вселенная не машина, каждая часть которой имеет свою функцию. Какова функция Галактики? Не знаю, имеет ли жизнь цель, и не думаю, что это было важно. Важно, что мы — ее часть. Как нить в одежде или травинка в поле. Мир существует, и мы в нем. То, что мы делаем, подобно ветру в траве.

Последовала небольшая пауза. Когда Хабер заговорил, голос его не был ни искренним, ни одобряющим. Он звучал равнодушно, чуть ли не презрительно.

— У вас необыкновенно пассивное мировоззрение для человека, выросшего на иудо-христианско-рационалистическом Западе. Вы мне напоминаете прирожденного буддиста. Вы изучали когда-нибудь восточный мистицизм, Джордж? — Вопрос, заключающий в себе ответ, был прямой насмешкой.