Олег Дивов - «Если», 2016 № 04 (247)

Третью станцию очистили от всего полезного и забросили, после того как декомпрессия погубила половину ее команды. С нее забрали все, что можно было забрать, а корпус оставили.

А подростки действительно проделали огромную работу, чтобы снова сделать ее обитаемой.

Я восхитился их дерзости и самоуверенности, проплывая вдоль оживленного сегмента, из иллюминаторов которого лился неяркий свет. Они склепали из разных частей небольшой тепловой двигатель, чтобы воспользоваться горячими выбросами близких гидротермальных источников, а стыковочное кольцо моей подлодки вошло в кольцо на станции как влитое.

Парень и девушка не стали задерживаться и наблюдать. Они проводили меня и Дэна ровно до того места, откуда стал виден далекий свет некогда мертвой станции, и рванули прочь. Я не спрашивал их имен, но и не должен был спрашивать. Я пообещал им анонимность в обмен на помощь, и мне не терпелось проникнуть на станцию и выяснить, что могло случиться с дочерью. Насколько мне было известно, я стал первым взрослым, услышавшим об этом месте.

Да только никого дома не оказалось.

Дэн остался снаружи, решив осмотреть станцию с помощью прожекторов и сонара, а я медленно зашагал по восстановленной секции.

Я увидел сцену из мира фантазии.

Газовыми горелками они вырезали все переборки, оставив только несколько толстых опорных распорок. Палубу засыпали мягким, белым и сухим песком, а выгнутый потолок выкрасили в почти сюрреалистичную небесную голубизну. Боковая подсветка заставляла потолок светиться, а в одном из концов помещения в потолок вмонтировали огромную тепловую лампу, издающую мягкое гудение и заливающую «пляж» ярким светом. Тут и там располагались самодельные пляжные кресла, одеяла и разная легкая мебель.

На стенах висело несколько больших экранов, перед которыми виднелись полукружия разворошенного песка. Я осторожно подошел к одному из экранов — к моему влажному гидрокостюму не прилипал песок. Как выяснилось, в памяти этого экрана хранились десятки фильмов и телепрограмм. Информационных реликвий эпохи до инопланетян. Видео о полетах, серфинге, туризме и множество передач о природе.

В памяти двух других экранов хранилось примерно то же самое.

Я вышел в центр секции, осознавая, что не стоял в таком неограниченном и открытом пространстве с тех пор, как мы переселились под воду, и вызвал Дэна по мобильной рации.

Он пристыковался к доку на противоположном конце секции и вошел под свет «солнца». Замер и негромко свистнул.

— Можешь в такое поверить? — спросил я.

Как и я, Дэн ветеран эпохи астронавтики. Только у него никогда не было детей. И даже подруги, с тех пор как его жена умерла во время безумной гонки к морю, когда зеркальное облако сделало жизнь на суше невозможной.

— Они хорошо потрудились, — сказал Дэн. — Здесь кто-нибудь есть?

— Ни души. Но впечатление такое, что они убрались отсюда в спешке.

— Почему ты так решил?

— Свет остался включенным.

Я еще раз обвел помещение взглядом, отметив и как много подростков могло здесь поместиться, и множество следов на песке, и некоторую беспорядочность среди одеял.

— Фрэнки и Аннет [3] Герои серии фильмов «Пляжная вечеринка» («Beach party») 1960-х годов. , чтоб я так жил, — сказал я.

Дэн хмыкнул и улыбнулся.

— Я побывал на парочке таких вечеринок, когда учился в летной школе.

— Я тоже, — признался я. — Но что-то мне подсказывает, что они собирались здесь не только для любовных утех. Взгляни, что они смотрели.

— Порнуху?

— Нет… да. Но не ту, о какой ты подумал.

Я включил экраны и запустил фильмы, записанные в их память. Помещение мгновенно наполнилось звуками прибоя, рок-музыки, изображениями парашютистов и дельтапланеристов, панорамными аэросъемками Клондайка и Сахары. И все это было снято в ясные дни с почти безоблачным небом. Безостановочное солнце, порхающее с экрана на экран.

Дэн больше не улыбался. Он посмотрел на лампу в потолке, фальшивое небо, потом на песок.

— Ты ходил в церковь, когда был мальчишкой? — спросил Дэн.

— Иногда. Отец был атеистом, а мать — бывшей католичкой.

— А я ходил в церковь мальчишкой. В баптистскую, потом епископальную, потом лютеранскую. У моего отца были духовные потребности. Во всяком случае, где бы мы ни жили, кое-что оставалось неизменным: кафедра, огромная Библия, раскрытая на какой-то главе, деревянные скамьи. Но более того, у меня везде рождалось определенное чувство. У всех церквей была своя атмосфера. И не нужно было вникать в доктрину, чтобы понять, для чего предназначено это здание.