В Бирюк - Чума [СИ]

В уколе (в завершении выпада) между клинком, предплечьем, плечом — угол ноль. «Тройной прямой» — между клинком и поверхностью цели, между телом и рукой, между стопами — основа испанской школы фехтования («дестреза»). Прямая линия, направленная в лицо противнику. Вершина мастерства — «испанский поцелуй»: противнику рассекают кончик носа или губы.

Романский меч делает возможным укол. Но основное назначение по-прежнему рубка. Рукоять удлиняется, позволяя «отпущенный удар»: в начатом уже рубящем движении, рукоять проскальзывает в ладони, увеличивая длину клинка, ускоряя падающий на цель кончик меча. Меч и рука, как и при уколе, разворачиваются в прямую. Чего с «каролингом» не сделать — плоское навершие мешает.

Удар прежний, рубящий. Но механика, положение элементов, навыки бойца — иные.

У «каролинга», как у топора — центр тяжести смещён к острию. У «романца» — к рукояти. Это облегчает фехтование. Идеально держать центр тяжести в кулаке. Появляется манера укладывать указательный палец на перекрестье — ладонь ближе к центру тяжести. И кольцо на перекрестии для защиты этого пальца.

В начале 15 в. итальянцы формулируют: «убивать уколом острия, а не ударом лезвия». В трактатах Альфиери (17 в.) практически отсутствуют рубящие и режущие удары.

Можно без конца сравнивать испанскую, итальянскую, французскую, венецианскую, генуэзскую, неаполитанскую, сицилийскую… фехтовальные школы. Общая европейская закономерность выглядит так.

Всё «высокое» и «позднее» средневековье «романцы» вытесняют «каролингов». Периодически отступая перед разными цвайхандерами, клейморами и фламбергами. Трансформируясь в шпаги («костюмный меч» — облегчённый, прогулочный вариант). Торжество «романцев» и их потомков к XVIII в. становится всеобщим. И… заканчивается.

К концу XVIII века сабля вытесняет прямоклинковые шпаги и палаши. Образец — венгерские сабли с довольно сильно изогнутым клинком, больше приспособленным для удара, чем для укола. Образовались два «фехтовальных» лагеря: сторонников удара (Австрия, Британия, Пруссия) и сторонников укола (Франция).

Эффективность проверили наполеоновские войны.

Ш.Паркин, конный егерь французской Императорской гвардии в начале XIX века об англичанах (сабли французов и англичан похожи):

«…мы всегда кололи острием наших сабель, тогда как они всегда рубили своими клинками шириной в 3 дюйма. Поэтому из их каждых 20 ударов девятнадцать проходили мимо. Однако, если лезвие находило цель хотя бы один раз, то это был ужасный удар. Было непривычно видеть руку, чисто отрубленную от тела».

Сходные по геометрии клинки. Используют совершенно по-разному.

В битве при Ватерлоо сабля разрубила шлем кирасира вместе с головой его владельца «так чисто, как будто рубилась дыня». Эффект, произведённый ударом на осматривающих результат, усилился от того, что его нанёс умирающий драгун, который был заколот за секунду до этого хозяином шлема.

Кирасир — колет, драгун, уже заколотый — рубит, оба — мертвы.

Какой удар лучше?

«… русские кирасиры молча, и потому особенно страшно, рубили наотмашь пехоту противника».

«Молчать» кирасир обязан — в строю, как в церкви, не балаболят. В бою — особенно: не услышит команды командира. Пехота может подбадривать себя криком «ура!» в момент броска в атаке. Когда строй уже потерян, а бой ещё не начался. В самой драке орут только гражданские мужички, не строевые.

Ещё: «рубить» и «наотмашь» — кирасир не может.

Палаш французского кирасира: «эффективный удар практически невозможен — два дола, дающие мощное ребро по середине клинка, давали еще и крутые спуски, угол сведения которых был слишком велик для рубки».

Петербургский ополченец Рафаил Зотов о бое под Полоцком 6 октября 1812 г. (столкнулся с французскими кирасирами):

«С первых двух ударов палашами по голове я, однако, не упал, а невинной своей шпагой оборонялся, и помню, что одного ранил по ляжке, а другого ткнул острием в бок; не знаю, кто из них наградил меня за это пистолетным выстрелом, потом другим, но один вскользь попал мне в шею, а другой — в ногу. Тут я упал, и тогда-то удары и ругательства посыпались на меня как дождь. На мне был сюртук, мундир и фуфайка, а сверх всего еще ранец. Все это было изрублено как в шинкованную капусту, и изо всех ударов только два еще по голове были сильны, один в руку самый незначащий, и один с лошади ткнул меня в спину острием палаша. Все прочие удары даже не пробили моей одежды».