В Бирюк - Приступ [СИ]

Представьте себе довольно высокий стол. Специально выбирал по всей митрополичьей даче: слабовата здесь мебель, выдержать двух активно двигающихся взрослых людей — редкий сможет. Стол с одной стороны упёрт в стенку светлицы. На столе две нешироких лавки, поставлены параллельно, с небольшим промежутком, тоже торцами с одной стороны упёрты в стенку. На лавках, на широко расставленных коленках, лицом в стену, стоит абсолютно голая Великая Княгиня. В ошейнике, крестике и моей полу-истлевшей от пота рубахе на голове. Руки связаны перед грудью и подняты на стену выше головы. Вязки закреплены одним из моих огрызков, воткнутым в щель между брёвнами. Удобная вещь: их «рога» (вывернутые к клинку усы перекрестия) хорошо держат всё, что в них попало.

Руки — на стене, вытянуты вверх. Потому что я давлю ей на холку, заставляю держать голову низко. И тяну за волосы, как за поводья, чтобы лицо смотрело вперёд. В душник, в дырку в стенке. Который я только что, когда мы сюда взгромоздились, открыл.

Кляты митрополиты! Высоко душники прорезали! Так, что я, стоя на столе, не могу выпрямиться. Был вариант разместить даму иначе. Но тогда я уже недоставал. Нет, не до душника, если вы так подумали.

Геометрия, итить её циркулем! Её лицо должно находиться перед дыркой в стене, а другая… дырка — не в стене, если вы так подумали — должна находиться ещё выше. Поскольку… у женщины есть собственная геометрия. Включающая, в частности, довольно обширные ягодицы. Безусловно, очень привлекательные. Ну очень! Но… дистанцируют. Заставляя позиционировать.

В результате я стёр плешью и плечами всю пыль с митрополичьего потолка. Включая сажу и копоть.

«Негра заказывали?», итить их, пылесосить!

Приходится то на полусогнутых, то в наклонку. Наконец, прекратил эту… акробатику.

«Они прижались друг к другу так близко, что уже не было места на малейшие чувства».

Лежу у неё на спине, щупаю, щипаю, мну, выкручиваю и оттягиваю. И, толкаю, конечно. Тычусь. Не как котёнок, но тоже… помуркивая с закрытыми глазами.

«— Ты спишь?

— Нет.

— А почему глаза закрыты?

— Зрение экономлю».

Точно: «экономлю». Отключил глядение для расширения полосы пропускания. В смысле: по соседним каналам. Обонятельному, осязательному и, особенно, слухательному. Поскольку работаю суфлёром: подсказываю на ушко исполнительнице главной роли в нашей радио-пьесе её текст. Почему «радио»? — Так на аудиторию одним голосом приходится! Причём — её.

«Говорит и показывает». «Показывать» — не сейчас. А вот «говорит»… надо. Много и громко.

«Секс по телефону»? — Отнюдь. Телефон — оружие персонального общения. С высокой чувствительностью микрофона и наушников. Что позволяет использовать малую мощность голоса. Нежный шёпот, едва слышное задушевное слово, прерывистое взволнованное дыхание… Когда работать приходиться «в крик», тут уже… другие эмоции. И формы выражения: призывы, лозунги, слоганы.

Она дырки перед лицом не видит из-за рубахи. Холодный воздух… чувствует. Но не успевает понять, отреагировать: постоянно тискаю и жмакаю. И ещё кое-чем занимаюся… В высоком темпе.

Нет, не то. Отзывается. Но как-то вяло, вымучено. Надо её чем-то… стимульнуть. Ну, не железом же!

И, факеншит уелбантуренный! — я запел. Ей на ухо. Нет, не угадали: «когда я почте служил ямщиком» — не в этот раз.

— Кричи! Страстнее! Радости больше! Восторга! Ну!

Уверен, что никогда Агнешку не… не любили с песнями. Более того, при всей, мягко сказать, ограниченности моего вокала, она никогда не слышала такой музыкальной манеры.

Воспроизвести чисто голосом «Фиолетово-чёрный», с его мощной гитарой, барабанами, скрипкой… Но хоть напеть удивительный «дребезжащий» звук… не имея полноценной акустики, повторить хоть фонетику: растянутые согласные — «обречён-н-но», дрожащие гласные: «я-я-я»… заменяя визуальные эффекты тактильными, кусальными и… феромонными, подгоняя слова к ситуации. Типа: я — уже чёрный. В некоторых местах. От, факеншит! сажи и пыли. А фиолетового цвета на «Святой Руси» вовсе нет — не различают его предки в эту эпоху, названия не имеют.

Её жизнь была разрушена моим утренним ударом палашом по бобровому воротнику, её душа — моей проповедью «божьей воли». Чертовщина малопонятной песни, непривычной музыки — добила её окончательно. Срывая даже последние, от усталости происходящие, ограничители, она начала истерить и, утратив даже ощущение собственной измученности, закричала, воспроизводя мои подсказки: