В Бирюк - Вляп [СИ]

Если бы не Корней с его идиотской жаждой подслушивания, я бы лежал сейчас здесь, вполне оттрахнутый, в общем-то, всем довольный, прислушивался бы к ощущениям в собственной заднице и беспокоился только об одном: произвела ли на господина моя попка такое сильное впечатление, что он и после жаркой сечи её вспомнит?

Интересно, а ведь он меня любит. Хотеней. Искренне. Как и положено господину любить своего раба. А я его? Любить господина — первая заповедь холопа. Умереть за господина своего, по слову его — высшая честь… Кольнуло в пояснице: как-то раз Саввушка своим дрючком там здорово…

Да, я его люблю. Очень. Больше жизни!

Но умирать не хочу. Тоже — очень.

Но — должен.

«Давши слово — держись. А не давши — крепись» — наше, народное.

Я — слово дал, теперь остаётся только держаться. Ибо это мой путь, моя клятва. Клятвопреступление — из самых страшных грехов.

А он, мой любимый и единственный, меня предал. Подарил Гордею. На верную и мучительную… Потом понял, что от этого самому будет плохо, и списал. Вычеркнул. Из жизни. Своей и моей.

Сам и пошлёт умирать. Куда-нибудь в болото. Даже на кладбище не похоронят.

Я — раб. Это моё место в этом мире. Единственное, на что я здесь годен. Единственное, что этот мир мне предложил. И я принял. Принял этот мир и место своё в нем. Место «холопа верного». Принял путь служения. Искреннего, истинного, истового.

Вот и служу. Велят сыграть «княжну персиянскую» на ранней стадии беременности — сыграл. Велят пройти сквозь строй липнущих и лапающих мужиков — пожалуйста. Велят подмыть задницу и растянуть в приветливой улыбке анус — для господина — с удовольствием!

И за всё это — смерть.

Он меня предал? — Нет. Господин не может предать раба. Раб господина — может, а вот господин раба — нет. В принципе. По определению. Нет в отношениях хозяина и холопа такого понятия: «предательство господина». Слова такие есть, но они относятся только к преступлению раба.

Не предавал он меня. Ибо всякая воля господина для раба — воля свыше. Абсолютная истина и руководство к действию. Даже если прямо противоположно вчерашнему. Даже если на смерть обрекает.

Хотеней меня не предал, он мною распорядился. Невозможно предать имущество. Нельзя обмануть собственный ботинок.

Ботинок можно любить. «Хорошо сидит. Ноге в нем удобно». Ботинок может нравиться, быть приятным. Его можно сохранять. О нем можно заботиться. Гуталином по сезону смазывать. Его можно закинуть в кладовку за ненадобностью. Можно подарить, продать, выбросить. В болото, например.

Он меня не обманывал. Потому что не обещал.

Ничего, кроме доли «холопа верного», мне никто здесь не обещал.

Это я сам, со своим идиотизмом, кретинизмом и попадизмом себе напридумывал. Выдумал человеческие отношения. Между человеком и его имуществом. Коврик массажный с переживаниями. Коврик может нравиться, можно его гладить, можно какие-то цацки к нему пришпандорить. Его можно применять. Для профилактики спермотоксикоза или там, простатита. Такое миленькое приспособление для физиотерапевтических процедур.

А мне всё — моя прежняя жизнь довлеет. Со всем этим «дерьмократизмом». «Все люди…». Ну, если не «братья», то хотя бы тоже «люди».

Так это — люди! А все остальные — имущество. Приспособления, инструменты. «Орудия говорящие». Не-люди. И я один из этих… из инвентаря.

Господи, как… погано. Тоскливо и безвыходно. Безнадёжно и безысходно…

Хоть бы он сам прямо приказал: «иди к Фатиме, она тебя зарежет»! Нет — «беги, малыш, беги». Надейся. На лучшее, на то, что господин вернётся из похода, что он тебя любит, что всё успокоится, и вы будете вместе. Потерпи чуток…

До подходящего болота.

Отказаться от своей роли? Значит — отказаться принять этот мир. Значит — сдохнуть от самого себя, как чуть-чуть не случилось в темнице. Значит — выть, кататься и слепнуть от боли, память о которой вбита в меня Саввушкиным научением, «спасом-на-плети».

Принять? Значит — сдохнуть под ножом Фатимы где-то в черниговских трясинах.

И уже нельзя сказать себе: «я подумаю об этом завтра». Потому что «завтра» — уже вот. Через три дня свадьба. Мой последний выход. Потом счёт пойдёт уже не часами, а вёрстами. До болота. Последнего в жизни.

Два последующих дня прошли как в тумане. Я старательно делал вид «как всегда». Дамы мои, однако, что-то уловили, пытались меня утешать. И что на свадьбе все будут пьяные, ошибёшься в танце — не страшно, и что «жена — не стена». А уж Хотенею-то — вообще. И что из похода вернётся и подарков привезёт. «Обнимет крепко, поцелует жарко»…