В Бирюк - Вляп [СИ]

Ух как он грохнул! Три раза. Первый — когда в дверь попал. Второй — когда Корнею на голову. А третий, когда Хотеней дверь чуть не снёс и ногой поддал. И поднос, и Корнея.

За ним ещё пара мужиков ворвалась — я только простынкой пользованной обернуться успел.

Картинка ясная, понеслось. С руко- и ного- прикладством.

— Подслушиваешь?! Доносишь?! Падла-гнида-вошь-собака… На кого работаешь?!

— Да я… Да мы…

«Били-били-колотили, морду в попу превратили…». А попочка у Корнея уже и прежде… помятая была. Так что, с обоих концов — цвет одинаковый. Сильно-сильно розовый.

Я сначала от криков и ударов вздрагивал. Потом как-то успокоился.

Может, и бывает где пролетарская солидарность, а вот холопская — нет. Особенно — между наложниками. Много мне вреда Корней сделал. И ещё больше хотел. А зря. Меня обижать не надо — для здоровья вредно.

Допрос переместился в соседнюю комнату, я спокойно оделся, морсу попил, снова прибрал что разбросали. Устал как-то. Выбрал на господской постели место почище, прикорнул и задремал. Нужен буду — разбудят.

Я ожидал разных вариантов побудки. От нежного шёпота в ушко с полным страсти жарким дыханием в затылок, до картины «Геракл разрывающий пасть льву», где в роли пасти выступает моя… Ну, не пасть же!

Но проснулся я от голоса Степаниды свет Слудовны. Всё-таки глуховата бабка. Вот и говорит командным голосом.

— У тебя там есть кто?

— «Княжна персиянская». Напугался как мы тут Корнея… Уснул. Он-то Корнея и высветил. Как тот подслушивать под дверь полез — малёк подносом в дверь. Ну, мы на шум и прибежали.

— Может, подстава?

— Корней у двери сидел. Возле самой щели. Это я сам видел. Да и порассказал он о делах своих. И про колдуна, что наговор творил, и ещё. Твои-то мастера сколь за Корнеем ходили-выглядывали, а вот малёк раз — и на горяченьком.

— Ловок-ловок. Что с Корнеем делать думаешь?

— А… Прогнать — нельзя, продать — нельзя. Даже язык урезать без толку — грамоте разумеет. Так что, пусть Саввушка его… доработает. А после твои в пригородную вывезут и закопают. С твоего двора холоп померший. А людям скажу — отпустил в Васильков, у него там родня, он давно просился. Вот-де, встретил знакомцев, я его и отпустил. Не в поход же такого брать, в войско-то.

— Ладно. Сделаю. А чего с мальком делать, с «княжной персиянской»?

— А чего? Он ни в чем таком. Любит он меня без памяти, из воли моей не выйдет.

Степанида явно обозлилась. В голосе появились и нажим, и сталь.

— Ты вправду дурень или только прикидываешься? Кто сегодня обещал Гордею княжну персиянскую в подарок?

О! Вот так новость. Меня мой господин, любимый, ненаглядный… другому мужику решил подарить? Да ещё Гордею. А у того взгляд… до сих пор мороз по коже. Как же так?! Гордей же меня не просто отымеет… даже — скорее не отымеет… Он же меня… долгой и мучительной… Это у меня не в одном месте кожа порвана будет, а по всему телу. Снимут всю. Заживо. Потом — мясо, потом — кости…

И вообще… Я же только вот к Хотенею привык, как-то притерпелся, сам себя уговорил. А тут…

А тут, Ванечка, долька холопская — как господин скажет, так и будет. И радоваться будешь, господа бога благодарить истово, если Гордей тебя только с удом своим познакомит, а не с катом дворовым, с кнутобойцем да костоломом.

Я лежал, боясь шевельнуться, боясь вдохнуть, боясь…

— Ну и что, что обещал? Сказано было — после свадьбы. А уж когда после…

Голос Степаниды зазвенел от злости:

— Ты никак с Гордеем шутки шутить надумал? За дурня старого его держишь? Как поутру красные простыни вывесят, так он с тебя малька и стребует.

— Ну, это ещё посмотреть надобно. Дочка его уже жена венчанная будет, от девства избавленная, приданное в церкви оглашено, на пиру подарки приняты…

— Да ты и вправду дурак-дураковский! Об чем речь-то шла?! О девке этой или о тряпье в приданное?! О Гордее речь-то шла! Что он тебя к князю подведёт, что тебе, зятю любимому — место подле себя даст, что тебя, идола безмозглого, поднимет и приблизит. А ты в первый день с ним шутки шутить?! Да ты сам ему эту «княжну персиянскую» приведёшь да поставишь, да подержишь, чтоб старому удобнее было. Если соизволит.

— Ну, значит, отдам.

— Ну, точно дурень! Колода берёзовая…

— Ну чего ты, чего ругаешься всё?

— Ты княжну к Гордею приводишь — он сразу наш обман понимает. Что будет?

— Мда… Из похода мне не вернуться. Сделает Гордей свою дочку вдовой — месяца не пройдёт… А может малька — как Корнея?