В Бирюк - Вляп [СИ]

А здорово, что так просто мужиками управлять. Тут подставил, там наклонился, здесь глянул. Ну, потерпеть маленько. По первости, с непривычки… болезненно.

А мне тут всё — непривычно! Мне тут, что ни шаг — всё страшно больно и болезненно страшно!

Страхом больше, страхом меньше…

Но какой кайф! От того, что превозмог! Себя! Пересилил! Свой страх, свою боль.

Ещё: пьянит от власти. От власти над здоровым, сильным, богатым, красивым, умным… мужчиной. Многим вокруг — завидным, желанным, недостижимым. Господином могучим. Хозяином всего вокруг и меня самого.

Он может со мной сделать всё. Всё! Но, оказывается, я, сопливый мальчишка, холоп бессмысленный, неразумный, ни на что не годный, могу им управлять. Могу этой силой, этой властью — высшей, мудрой, безграничной… А то ли ещё будет!

Да ради этого любые муки можно вынести!

Тем более, что всяких разных мук мученических — я здесь уже похлебал вдоволь.

Как-то проскочила мысль: так это и тобой так же управляли? А ты-то думал…

Но настроения мне ничего не могло испортить. Кроме Степаниды свет Слудовны. Но и она — тоже. У меня хватило ума при её появлении вскочить с постели, на которой я валялся, и принять почтительную позу. Боярыня глянула на мою расплывающуюся в довольной ухмылке физиономию. Ограничилась многозначительным «ну-ну». И приступила к допросу моих прислужниц.

Оказывается, я пропустил кучу интересных деталей. Как Корней, уже в сенях, стал господину выговаривать («вот хамье холопское»), а Хотеней велел ему заткнуться («плёткой надо сразу, чтоб и мыслей таких не было»). Что Хотеней успел увидеть на столе мой складень — четыре скреплённых дощечки с углублениями, залитыми воском, на котором я тренировался в правописании. И оценил, что я тут не «просто так хлеб ем», а ещё и грамоте учусь. «Дабы господина свого развлечь при случае писанием писем благочестивых и уместным», естественно.

О чём мои дамы дружно умолчали, так это о моих экзерсисах с Юлькой после. Хотя, подозреваю, Степанида и так всё поняла — запах у нас стоял… Резюме выглядело так:

— Завтра вывести на прогулку. Пора показывать.

Вот говорю я слова эти, и записывает за мной одна. И краснеет аки цветочек аленький. А мне воспоминается, сколько хул разных на меня за сие сложено было. Я, де, живу лишь срамотой и непотребство, козлом похотливым называли. А сколь много сказок, брехни всякой о силе моей мужской по Руси ходит. Было дело — один в глаза мне кричал, что я, де, Русь удом своим, будто бичом собрал, да на него же и насадил, да и вертеться заставил. Срамить хотел, дурак. Нешто лучше как Добрыня с Путятой новогородцев в веру христову собирали — огнём да мечом? Да и уд — не кол берёзовый. С кола хоть кого снять — только в могилу класть. И ещё скажу — коли дан человеку от бога талант, хоть бы какой, то и надлежит его к благому делу использовать. Ибо ежели нынешние дары божие с пользой не применить, то стоит ли иных, новых от него ожидать?

И вот меня выводят. На прогулку. На волю.

Я посчитал: я здесь месяца четыре, а небо видел в первый день, когда передо мной голова отрубленная катилась, и три дня пока до Киева добирались. А здесь уже весна, запахи весенние.

Как хорошо на воле! Как пьяный. От неба чистого, синего, от травы молодой, зелёной, от простора двора от забора до забора, от воздуха весеннего, свежего. Мне — как вино.

В избе постоянно запахи разные: ладан, свечи сальные — восковые-то дороги, только для церквей да боярских теремов. Ещё всякие притирания да снадобья, ещё печка кислород выжигает. А тут…, а небо…!

Всё-таки, что у раба, что у зека — небо по дозволению. А тут слышно: птицы поют, телеги за заборами гремят, собаки лают… Сколько всего интересного, увлекательного… — жизнь живая!

Небо, воздух, жизнь — всё мне!

И всего-то делов — дал Хотенею чуток за попку подержаться.

Ягодицы как «ключи от неба»… Мои «золотые ключики». К волшебному театру за потайной дверкой. Театр называется «Русь Святая»… А я, очевидно, в роли Мальвины. Девочка с голубыми волосами. Точнее: с ультрафиолетовыми. Потому и не видно.

С подворья почти ничего, кроме неба, не видать, мы вообще по заднему двору по досточкам-мосточкам-тропиночкам гуляем. С Фатимой. У прислужниц моих чётко: одна меня выгуливает, другая дом сторожит. От следующего сглаза-наговора-выговора.

Меня замотали в тёплые тряпки, что правильно — свежо ещё. И сверху всё это чадрой и прикрыть. А вот это — неудобно. Не держится. Смотровая щель, которая сеткой из конского волоса закрыта, постоянно сползает, головой не покрутить.