Владимир Михайлов: Избранные произведения. Том 3

– Вообще–то, это в какой–то степени, наверное, и его дело, а?

– Ну конечно, разве ты можешь не защищать мужчину… Ну, хорошо. Я сделаю усилие и сдержусь. Я буду разговаривать с ней по–матерински ласково. Хотя… Ну, по–сестрински. Допустим. А что потом? Подсыплю ей чего–нибудь в кофе?

– О, Господи!

– Наброшусь и надену наручники? Уль, я спрашиваю: что я должна буду сделать, когда она придет?

– Поговорить. И вежливо проводить до двери. Вот до этой. Не дальше. Нужно, чтобы отсюда она вышла. А по дороге к выходу из Жилища она исчезнет.

– Так просто?

– Будем надеяться.

– А потом? Куда вы денете ее потом?

– Мы – никуда. У нас нет такого места. Ты ее спрячешь.

– Я? Оригинально. Где? У меня под кроватью? Но тогда придется запретить тебе приходить ко мне, а на такую жертву я не пойду. Много чести!

– Думаю, Жилище достаточно велико, чтобы найти уголок.

– Хорошо. Я придумаю. Тут и на самом деле полно всяких каморок и закоулков. А кто будет стеречь ее?

– Об этом мы позаботимся. А ты – о том, чтобы у нее было все, что должна иметь женщина.

– Само собой разумеется. Уж если она останется в живых, то жизнь эта должна быть не ниже определенного уровня – иначе что она обо мне подумает!.. Но в таком случае мне ведь вовсе не обязательно с нею разговаривать! Схватите ее, едва она войдет!

– Я думал. Не годится. Ведь наверняка будет известно, что ты пригласила ее в гости. Если она не пришла к тебе, ты, естественно, должна поинтересоваться – почему, и, когда выяснится, что из дому она вышла, а к тебе не пришла – немедленно поднять тревогу. А так – ты совершенно в стороне: пригласила, приняла, поболтали, ты проводила ее до двери, – а дальше провожать ты не обязана. это было бы уже нарушением Порядка.

– Наверное, ты прав. Итак, мы ее изолируем, и Властелин останется без своих неизвестных советников. Но война–то все равно начнется!

– Это другое дело. Придется начать на него атаку с другой стороны – с противоположными мыслями.

– С твоими.

– С нашими.

– И ты сам станешь доказывать ему?..

– Упаси меня Рыба! Это было бы очень глупо. Доказывать будешь ты. Больше некому.

– Ты же знаешь: я не общаюсь с ним.

– Вот именно. И то, что ты, преодолев себя, все–таки хочешь говорить с ним о делах Державы, лишь свидетельствует о твоей искренней тревоге о судьбе Державы – и, естественно, Властелина и твоей собственной. У него, я полагаю, уже выработалась привычка прислушиваться к мнению женщины. И он…

– Вот как? А если он захочет несколько расширить наши отношения? Ну–ну, не сердись, Уль, я пошутила. Ты меня поцелуешь?..

Георгий вернулся в номер через три часа. Заседание было непродолжительным, но нигде не сказано, что значительные решения принимаются на длинных совещаниях; напротив, они чаще всего и бывают бестолковыми. Войдя, он сразу же запер за собой дверь. Прошел в спальню, открыл шкаф. Вице–председатель крепко спал. Он не придет в себя еще часа полтора–два. «К тому времени меня и след простынет, – подумал он. – Что же, положение предельно ясно. К сожалению. Рейд на Лезар был хуже, чем ошибкой: он был преступлением. Государственным. Только что принято решение о создании коалиции семнадцати миров. Об учреждении единого командного центра. О немедленном выходе эскадр первой волны на каждой планете на исходные позиции. О призыве очередных и запасных повсеместно. И так далее. Одним словом – решили все, что полагается решать в таких случаях. Даже странно: совещание прошло без сучка, без задоринки. Словно бы не раз репетировалось. А ведь репетиций – во всяком случае такого рода – не было, иначе до Ассарта это бы хоть как–нибудь да дошло. Видимо, была какая–то иная подготовка. Да, чувствуется умелая рука. Но это сейчас уже не самое главное. Важнее всего то, что Ассарт не ждет удара, сам готовится нанести его, – но может не успеть, а если даже успеет – это вовсе не гарантирует успеха…»

Он вытащил из чемодана приборчик, подключил к здешнему телевизору. Приопустив веки, он смотрел на крохотный глазок индикатора. Аппарат исправен. Прослушаем канал – может быть, меня ищут? Канал молчит. Ну, что же: неурочный час. Тогда я сам…

Он приподнял ладони, зашевелил пальцами, словно пытаясь усыпить кого–то, лежащего перед ним. «Спите, спите, спите… Клянусь Цербером, что они там, на Ассарте – и вправду уснули?» Ни единого шороха, ни малейшего признака жизни, на дисплее величиной с почтовую марку – безжизненная прямая.