Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том второй

— Я хотела просить вас, Яков Григорьевич, о большом одолжении, — сказала Марина Львовна, поднимая к лицу Борка свой лучистый взор.— Вчера ведь кончили все пробы и перемол. Скажите мне по секрету, каково ваше мнение о богатстве нашего рудника. Вы же знаете, почему это меня интересует.

— Пробы получились очень пестрые, Марина Львовна, есть богатые, но много бедных. А вчерашний перемол дал малоутешительные результаты.

— То есть наше дело плохо? Покупать рудник не стоит? — вздохнула Пузикова.

— Нет, такой приговор будет еще преждевременным. Экспертиза далеко не кончена, нужно еще и еще смотреть, искать, выяснять. Мы повторим некоторые пробы. Грошев исследует старые работы, где жила была так богата, осмотрит другие отводы владельца, а я буду изучать старые дела фабрики, старые планы рудника, отчеты.

— О, так что можно еще надеяться на благоприятный отзыв? Как я буду рада уехать отсюда!

— Но, мне помнится, вы очень расхваливали и местность, и климат, и веселую жизнь на руднике.

— Ну, теперь вы сами можете судить обо всем этом, Яков Григорьевич. Я, конечно, немного преувеличивала все по своей восторженной натуре, — ответила Пузикова немного сконфуженно.

Борк улыбнулся, наклонился к Марине Львовне и взял ее руку.

— Я ответил на ваш вопрос, Марина Львовна, выдал вам секрет, который прошу не разглашать. Теперь ваша очередь: мой вопрос — я люблю вас — все еще ждет ответа.

Вместо ответа молодая женщина охватила обеими руками голову Борка, притянула ее к себе, и губы их встретились в горячем поцелуе. Нечаянным или умышленным движением ноги она опрокинула и погасила свечу. Белый зал погрузился в мрак, но торжественную тишину его, установившуюся с тех пор, как перестали стучать по камню кайлы и балды и грохотать взрывы, нарушали не только обычные звуки —

тиканье далекого перфоратора, потрескивание крепи, шорох камня, сорвавшегося с соседнего завала. В темноте слышались поцелуи, вздохи, страстный шепот.

Но вот из штрека донеслись глухие голоса, и в белом зале чиркнула спичка и вспыхнул огонь, осветив женщину, сидевшую на полу и оправлявшую свою растрепанную прическу.

Когда на куче завала загрохотали камни и на нависших глыбах заплясали отблески свечей, Марина Львовна быстро вскочила. Отдавая Борку последний поцелуй, она прошептала:

— Теперь я уверена, что из любви ко мне ты дашь хороший отзыв о руднике!

— О, самый лучший, какой только смогу, моя дорогая.

Марина Львовна, уловившая иронию в этих словах, добавила:

— Дай мне честное слово!

— Честное слово джентльмена! Но я надеюсь, что мы увидимся еще в более удобной обстановке?

— Конечно, постараемся устроить это.

Когда Грошев, штейгер и рабочие с мешками руды появились в белом зале, Борк и Пузикова надели свои куртки и потихоньку пошли вперед к выходу. Проходя мимо того места, где они сидели, Грошев увидел на полу красную ленточку. Он ехидно улыбнулся, нагнулся мимоходом, поднял ленточку и сунул в карман.

Из старых работ спустились в новые и вышли, как в прошлый раз, по шахте на противоположный склон горы. Но для обратного пути вместо с идейки и трехшпанки был подан тарантас, и Пузиковой пришлось ехать не вдвоем с Борком, а вместе со всеми.

— Что же, довольны ли вы прогулкой, понравились ли вам чудеса подземного мира? — спросил ее Грошев.

— Я, конечно, устала от ходьбы, но очень довольна. Я видела много интересного, испытала новые ощущения.

— Например, в белом зале?

— Да, и в белом зале, — смело ответила Марина Львовна, не смущаясь намеком инженера. — Я слышала там какой-то далекий странный стук и очень испугалась, вообразив, что вас завалило и вы зовете на помощь. Яков Григорьевич разъяснил мне, что это стучит перфоратор. И давно я так не смеялась, как в ледяной галерее, когда вас протаскивали в узкое отверстие.

— Белый зал замечательное место в разных отношениях, — заметил Борк с улыбкой.

— Словом, были и сильные впечатления, и приключения, но все кончилось к общему удовольствию, — вставил Бубнов.— И если пробы, которые взял Иван Петрович, окажутся богатыми, то этот день можно отметить в летописи «Убогого» рудника как особенно счастливый.

Прошла еще неделя. Июль кончился, и по ночам становилось прохладно. Работы экспертов шли усиленным темпом. Борк ежедневно посещал фабрику и наблюдал съемку золота, а остальное время проводил в конторе или у себя в комнате, изучая старые журналы работ и отчеты предприятия; иногда ради отдыха он отправлялся в лабораторию и помогал Фернеру при анализах проб. Грошев закончил изучение рудника и ездил с Кузьминым или Бубновым на соседние отводы того же владельца, где осматривал старые разрезы, галечные и эфельные отвалы, разведочные штольни и шахты на золотоносных жилах, разработка которых почему-то не была начата, хотя жилы, по словам управляющего, были не бедные. Приходилось брать и здесь пробы, увеличивая работу Фернера, который был занят каждый день до позднего вечера. В промежутках между этими поездками Грошев совершенно неожиданно требовал лошадей, являлся на рудник и брал новые пробы то тут, то там, сбивая Василия Михайловича совершенно с толку. Не было никакой возможности подготовить забои. Иногда ему удавалось поспеть вовремя, чтобы подсолить пробу папиросой, но чаще он даже не знал, где проба взята. Грошев, уже отлично изучивший рудник, теперь не приглашал с собой штейгера, а брал только Матвея и у самого забоя кого-нибудь из рабочих, находившихся поблизости. Бубнов мог только случайно оказаться тут же. О результатах анализов проб эксперты не говорили. На вопросы Репикова и Пузикова давали неопределенные ответы.