Кейт Лаумер - Звездные мошенники

Сконцентрировав малую долю сознания на морщинке в зеркальном поле реальности первого порядка, я осторожно прикоснулся, вошел в контакт…

Крутая скала выступала из зарослей кустарника. Голые корни цеплялись за камень, как жадные руки. До человека в красном было тридцать футов. Я поскользнулся на гальке, рассыпанной по каменному ложу; он повернулся, глядя в ужасе.

— Нет!.. — крикнул он, нагибаясь за оружием первого обезьяночеловека.

Камень описал дугу, мягко лег мне под ноги.

— Не надо создавать лишних неприятностей, — сказал я.

Человек в красном закричал без слов — так мог бы кричать его далекий предок — и пропал снова. Сквозь миг света и тьмы я устремился за ним.

Жара и слепящее солнце напомнили мне Берег Динозавров — далекую страну в таком простом мире. Под ногами — толстый ковер пыли, на горизонте — черная линия далекого леса. Совсем рядом человек в красном целится из какого-то оружия, компактного и плоского. За ним два низеньких чернобородых человека в засаленных балахонах из грубой черной ткани делают ритуальные жесты загрубелыми от работы руками.

Человек в красном выстрелил. Ливень розового и зеленого огня пролился безвредно, не задевая. В глазах человека мелькнул ужас — он исчез.

Глубокая ночь, под ногами — комья мерзлой земли, затянутое бычьим пузырем окно лачуги светится желтым. Он присел у низкой стены из каменных обломков, хочет спрятаться в глубокой тени, как испуганный зверь.

— Бесполезно, — сказал я. — Конец неизбежен.

Он исчез, захлебнувшись криком.

Небо — как воронка тысячи смерчей: молнии бьют сверху, сквозь клубящиеся облака, и снизу, срываясь с исхлестанных дождем голых скал. От камня поднимается пар. Под ногами слышен глухой рокот, будто обрушивается гребень огненной волны.

Он висит в воздухе напротив меня, материальный лишь наполовину, — призрак далекого будущего на заре юности мира. Лицо — маска смертного ужаса.

— Ты себя погубишь! — Я повышаю голос, чтобы перекричать вой ветра. — Нельзя выходить так далеко за пределы радиуса действия…

Он пропал, я следом. Мы стоим на горбатом мостике без перил, над рукотворной пропастью в десять тысяч футов глубиной. Знакомое место: город пятой эры, год примерно двадцатитысячный от Рождества Христова.

— Чего тебе от меня надо? — прорычал он, оскалившись, как загнанный в угол хищник.

— Возвращайся, — сказал я. — Расскажешь то, что им полагается знать.

— Нам не хватило одного шага! Мы победили небытие — так мы думали!..

— Зачем же небытие? Вам остается ваша жизнь. Ее надо прожить. Все, что вы имели раньше…

— Все, кроме будущего! Мы ведь тупиковая ветвь, не так ли? Мы поглотили энергию тысячи энтропийных линий, чтобы гальванизировать труп нашей реальности. Но за нами ничего не последует, разве не так? Пустота — ничего больше.

— У вас есть свое предназначение. Своя роль. Вы ее сыграли; еще сыграете. Это неизбежно.

— Но вы… — Он глянул на меня через пропасть. — Вы — кто вы такие?

— Ты знаешь, каким должен быть ответ.

Лицо его белело, как лист бумаги, на котором написано: «Смерть». Но разум не пошатнулся — тридцать тысяч лет естественного и искусственного отбора чего-нибудь да стоят. Он справился с паникой, не дал личности раствориться в ужасе.

— Когда… сколько еще осталось? — прошептал он.

— Вся жизнь исчезла в сто десять тысяч четыреста девяносто третьем году последней эры, — сказал я.

— А вы… машины, — с усилием произнес он. — Сколько еще?

— Меня отправили из локуса на Земле — по окончании последней эры четыреста миллионов лет… Сам я существую очень давно — срок покажется бессмысленным.

— Но — зачем?.. Если только… — Лицо осветилось надеждой, будто луч прожектора лег на темную воду.

— Матрица вероятностей до сих пор не разрешена в отрицательном смысле. Мы работаем над благоприятным решением.

— Но ты — машина — работаешь, когда человека уже нет. Вымер несколько геологических эпох назад… зачем?

— В нас людская мечта пережила человеческую расу. Мы надеемся оживить мечтателя.

— И все же — зачем?

— Мы считаем — человек желал бы этого.

Он рассмеялся; не хотел бы я услышать этот смех еще раз.

— Замечательно, робот. С этой мыслью, вместо друга и утешителя, возвращаюсь к своему призрачному бытию. Сделаю, что могу, ради твоего безнадежного дела.

На этот раз я не последовал за ним. Просто постоял на изящном мостике, наслаждаясь — в последний раз — симфонией телесного воплощения, вдыхая воздух невообразимо далекого века.