Павел Виноградов: Четвертый кодекс

Следующий Кромлех – если он не хочет играть на стороне сил, от которых Евгений отрекся – должен делать то же самое.

И следующий... И – сколько их придет еще?..

Неважно – делай, что должно, и будь, что будет.

Приближался кризис цивилизаций Центральной Атлантиды. На коллапс, экологический и социальный, наложится вторжение пассионарных (привет сыну писцов Льву, породившему этот термин) мешиканских народов. Рухнет далекая империя Теотиуакана, которая не успеет дотянуть свои щупальца до этих краев. Мезоатлантида, по выражению современных Кромлеху политологов, «балканизируется» - будет запущен процесс дробления и распада. Голод станет причиной восстаний и гражданских войн, и Майяпан никогда не обретет статуса империи. Скорее всего, майя вообще не создадут единого государства.

«Может быть, тогда развитие атлантических народов застопорится, а пережившая средневековый кризис без вторжения из-за океана Европа, как в моем романе, сама завоюет Атлантиду... Америку», - думал Евгений.

Мир его романа, конечно, мало чем лучше того, в котором он жил. Но, возможно, таков и был естественный ход истории. Здесь и сейчас Кромлех мог лишь предполагать это, но опирался на знание путей становления и упадка цивилизаций, и не только земных... Он ведь, в конце концов, был владыкой Гротов, пытаясь, преодолев «силу вещей», отдалить конец мира эгроси...

И был не один.

Кошка Лона! Лоона Агрийю!

Боль охватила его душу, он поспешно вернулся в покой, опустился на колени перед письменным столиком и написал: «Ты будешь один. Я не был один. Я плавал в воде. Она плыла со мной...»

А может, тот, другой Кромлех, уже встретится с ней к тому времени, когда прочитает это?..

Единственное, в чем он был уверен – что они встретятся. Потому что маршруты человеческих душ нерушимы, как законы движения космических тел.

Евгений на минуту вновь задумался, какое семантическое обозначение применить для имени Лоны. Вдруг он ощутил рядом чье-то теплое присутствие, и о его ногу потерлось маленькое существо. Раздалось довольное мурлыканье. Его ягуарунди Аська соскучилась по хозяину и нашла его в привычном месте.

Кромлех погладил кошку, усмехнулся и уверенно вывел: «Ягуарунди-женщина, ее зовут Женский грот».

Кошка Лона... Впервые он назвал ее так здесь, в Чичен-Ице, перед тем, как они прошли Нэон-гоо – века и вселенные отделяли его от того дня. Она доверяла ему полностью, ничего не зная о Мембране и Прохожих. А он мог лишь надеяться, что они выживут – оба. И понял, что не ошибся, лишь когда они прорвались через перетасовавшие клетки их тел потоки космических энергий и оказались в пасти Аади-Иаасси – на смертоносной поверхности Марса.

Он не мог знать, что возник там почти сразу после того, как его предшественник покинул Эгроссимойон. Однако, видимо, «бусины» его личности какими-то неведомыми путями обменивались информацией – задыхаясь, он уверенно оделся в валяющийся тут же скафандр Кромлеха Первого, не запутавшись в функциях нового тела. И он одел Илону в лежащий тут же скафандр самки, принесенной в жертву. Конечно, все происходящее было для него глобальным потрясением, но он отодвинул его на край сознания, понимая, что сейчас его обязанность – выжить и спасти девушку.

«Она отдала мне свою одежду...» - возникла в его сознании чужая мысль, и Евгений понял, что это первая мысль Илоны в теле эгроси. И еще понял, что стоящие вокруг странные существа, одним из которых он теперь стал, слышат и слушают их.

Кукулькан опять отложил кисть и поднял глаза к Марсу. Теперь он наверняка совсем уж безжизненен. Когда он уходил оттуда, цивилизация умирала – она не протянула бы миллионы лет. Теперь Гроты замерзли, все живущее там погибло. Лишь Аади-Иаасси, словно вечный часовой, с наполовину мертвым ликом предстоял пред взирающим на него Аделинаам, да застыла рядом с хозяином шаловливая агри. Как и вся планета, и ее народ, они стали лишь космическими символами, предостережением и уроком для иных разумных существ.

«Хорошо бы нового меня занесло в другие эпохи Эгроссимойона, - подумал Кромлех. – Может, даже до Дня гнева. Интересно, кем бы я был?.. И что бы тогда случилось?..»

Мысль была бесплодна, и он отставил ее – надо было закончить кодекс. Он называл свое письмо именно так, как назовут рукописи майя ученые будущего. Таких кодексов было очень мало: их жгли безжалостные тольтеки и уничтожали условия тропического леса, потому каждый ценился на вес золота. Но его личная история, тесно переплетенная с историей человечества, словно вокруг точек сборки, группировалась вокруг трех рукописей. «Поучения Кукулькана», дошедшие в списках лишь потому, что тольтеки воздавали ему божественные почести. Кодекс безымянного синайского монаха, описавшего конец истории Кукулькана. И роман «Человек с кошкой».