Павел Виноградов: Четвертый кодекс

Евгений обвел взглядом скопление одноэтажных домов из адобы с крытыми соломой крышами, сгрудившихся вокруг нескольких каменных зданий. Каменным был и его дворец, в верхних покоях которого он сейчас писал в одиночестве. Конечно, это не то внушительное здание в Старой столице, где в будущем, которого не настанет, ацтланцы держали в плену писателя Евгения Кромлеха. Пока оно гораздо меньше, но сейчас и это было архитектурным достижением.

«Ты уйдешь к Болон Йокте, где нагваль...» - вывел он и поднял глаза к темному вечернему небу за открытой дверью его покоев, сразу разыскав яркую красную звездочку. Марс... А Болон Йокте, Много-Раз-Приходящий-Приносящий-Несчастья – бог его. Хотя сейчас это анахронизм. Болон Йокте пока еще бог войны у тольтеков, живущих далеко к западу. В мире, откуда ушел Кромлех, они сокрушили ослабший Майяпан и долго правили в Чичен-Ице – пока, в свою очередь, сюда не пришли мешика-ацтеки. Тольтеки принесли на Юкатан своих богов, в том числе и Болон Йокте. Однако к тому времени, когда (если!) рукопись будет найдена, такие нюансы уже не будут иметь значения. Главное, чтобы его понял преемник.

Болон Йокте... Кромлех-Благой, хорошо знал, кто это. Для него имена здешних богов теперь не были лишь вычурными словами...

Кукулькан отхлебнул из чаши царский напиток из бобов какао – жуткую гадость, но улучшать его вкус в соответствии с рецептом будущего он не рисковал. Главное – ничего не менять, пусть все идет, как шло.

Красная звезда беспокоила его – словно пронзительный сигнал тревоги. Нахлынули воспоминания. Кромлех отставил чашу, поднялся с пола, оставив рукопись и письменные принадлежности на низком столике, и вышел на крышу дворца. Его приветствовал стражник, для которого такие вечерние одинокие променады халач-виника были делом обычным.

«Новый я не может знать, что попадет через Мембрану на Эгроссимойон, - Кромлех продолжал обдумывать уже множество раз им передуманное. – Я ведь сам считал, что сразу приду в прошлое Чичен-Ицы – это было самым логичным».

Марс оказался трикстером, нежданно выскакивающим и ломающим все планы. Его не принимали в расчет даже видящие, хотя части их циклической личности, как убедился Кромлех, забрались и туда. Но после многих лет, проведенных в образе эгроси, в прошлом Красной планеты, он понимал, что логика Мембраны на самом деле была безупречна. И то, что она не коррелировала с обычной человеческой логикой – беда последней. Мембрана – не транспортное средство для путешествий по пространству-времени, а проход в иные слои существования. Разрыв Шибальбы – черная дорога преисподней, где смерть переходит в жизнь и наоборот. Путь в нагваль... А Марс – нагваль Земли, его космическое альтер эго. Эгроссимойон, старший брат Езоэевели, которая может повторить его судьбу...

Конечно, тот Кромлех, который родится (если!) века спустя, даже не будет подозревать об этом. Но сущность Прохожего станет непрестанно тревожить его, побуждать к поискам невозможного. И его надо предупредить из глубин прошлого.

Есть ли в этом смысл? Кукулькан не знал – не мог знать. Но он должен был попытаться.

Новый Кромлех все равно пройдет сквозь Мембрану – просто потому что он Кромлех. И пусть он сделает все, чтобы порвать грозящую задушить мир магическую петлю вечного круговращения своей личности в мирах и эпохах. А сделать это можно было лишь через акт, который сами видящие называли «остановка мира», трактуя это как внутренний процесс становления мага. Однако то, что пытался сейчас делать Кукулькан, было попыткой остановки мира в самом прямом смысле. Он должен прекратить хаотические и нарастающие с каждым разом изменения, вызываемые явлением в прошлом новых Кромлехов. Его собственная жизнь может тиражироваться в истории бесконечно, но если он откажется от изменений, мир, вероятно, в начале затормозится, а потом история пойдет установленным чередом. По крайней мере, Евгений надеялся на это.

«Мир – это священный сосуд, которым нельзя манипулировать. Если же кто хочет манипулировать им, уничтожит его. Если кто хочет присвоить его, потеряет его». Так говорил одиннадцатью веками назад от сего времени и пятнадцатью тысячами километрами к западу отсюда мудрец Лао-цзы, предложивший концепцию у-вэй, благого недеяния.

Каковое Кромлех теперь пытался применить. Появившись из сенота в образе эгроси, он, конечно, был объявлен Пернатым Змеем и стал царем здешнего народа. Но жить старался незаметно. Громкое имя Кукулькана должно потухнуть, стать именем незначительного царька племени ица, затеряться в мутных водах истории. Он делал ровно то, что делал любой правитель небольшого города майя: танцевал перед богами, пировал, женился, порождал детей, воевал с соседними городами – с переменным успехом. Никаких технических нововведений, никаких дальних походов, никакой неуместной инициативы и стратегических наставлений сыновьям. Разве что запретил человеческие жертвы – насколько это было возможно.