Павел Иевлев - Те, кто жив

— Можно погадать тебе, гаджо дрома? — та же тётка. Вернулась, надо же.

— Нечем ручку позолотить, — зло сказал я. Достал меня этот цирк.

— Если Малки не ошибся, то мои правнуки будут рассказывать своим правнукам, что Тшилаба тебе гадала, — покачала головой цыганка, — дай руку!

Я высунул в окно левую руку, и она ухватилась за неё так, как будто решила навсегда себе оставить. Долго держала, смотря почему-то не на ладонь, а мне в глаза. От её взгляда становилось странно внутри головы, и я занервничал.

— Ну, что скажешь?

— Ничи́ мэ ту́тэр на пхэна́ва. Ничего я тебе не скажу. На холясо́в, не сердись. Не нужно тебе сейчас это. Не хочешь остаться с нами до завтра? Выпить, песни послушать? Устроим праздник! Я положу с тобой свою дочь, она красивая! Симза, яв дари́к!

От пёстрой толпы отделилась девушка и побежала к нам. Действительно, красотка — смуглая, но светловолосая, с огромными изумрудными глазами, с точёной фигуркой танцовщицы. Куколка просто. Но, святые тестикулы Мироздания, ей же лет пятнадцать от силы!

— Э… Спасибо за предложение, конечно, я польщён… Но я лучше поеду. Поеду, да. Время не ждёт и всё такое.

Чёрт, что им всем от меня надо? Нашли, блин, спермодонора.

— Жаль, — сказала цыганка спокойно, — вот, возьми. Покажи любому рома дрома, тебе помогут. Она сунула мне в руку какую-то фигню на верёвочке, что-то вроде монеты с дыркой, я убрал её в карман, завёл мотор и поехал. Сзади послышался многоголосый радостный вопль, но ко мне он отношения уже не имел — сухопутный крейсер цыган наконец-то выбрался на асфальт. Я переключился на третью и щёлкнул переключателем — пора на Дорогу.

С каждым этапом цель становилась ближе, теперь я это ощущал совершенно отчётливо. Длинный мост-эстакада над безумной многоярусной развязкой окончился обрывом в никуда, но после него оказалось, что до маркера можно рукой дотянуться. Потом занесённое песком шоссе через пустыню, где я чуть не вскипятил мотор и не вскипел сам. Раскисшая грунтовка под осенним дождем, которую я еле одолел — неистово буксуя задом и так и не сообразив, как тут включить полный привод. Удивительно чистое шоссе из ниоткуда в никуда — с него я торопливо «спрыгнул», увидев сзади проблесковые маячки полиции. Зимняя дорожка с неглубоким снегом, где я чуть не околел без окон, и вот, наконец, я понял, что на месте.

Тенистая аллея, ограждённая высокими ровными деревьями, крупный красноватый песок вместо покрытия — явно не для движения транспорта. Мне стало неловко за следы зубастых покрышек.

Город, в отличие от тех, что попадались мне по дороге — живой. Хотя людей тут и немного. Прохожие изумлённо смотрели на мой грязный и уставший автомобиль и не менее грязного и уставшего меня, а я медленно катился на второй передаче, не очень понимая, куда я прибыл и что теперь делать. С аллеи выкатился на дорогу, пропустив машину незнакомой марки. Движение околонулевое, да и пешеходов немного. То ли ещё рано, то ли выходной, то ли тут всегда так — не понять. Симпатичный городок — малоэтажный, ухоженный, много зелени. Если судить по меркам родного мира — чистенькая сытая провинция. Дорога привела меня на несоразмерно большую для такого городка площадь — и я остановил машину, оглядываясь.

Круглое пустое пространство, на котором свободно разместился бы стадион, было похоже на нарезанную пиццу-ассорти. Когда берёшь в пиццерии «от каждой по кусочку», и услужливый «пиццерье» составляет тебе одну из многих, складывая в круг ломтик с колбасой, ломтик с курицей, ломтик с морепродуктами… Здесь как будто соединили таким же образом клинья дюжины разных городов. Сектор брусчатки, сектор асфальта, сектор другого асфальта, клин гранитной плитки и клин зелёного газона с цветочками — все они сходились в точку в центре и расходились широкими частями к столь же разным по стилю домам. На площадь смотрели фасады всех сортов: модерновый из тонированного стекла, конструктивистский в духе раннего СССР, провинциальный с очаровательными резными балкончиками в колониальном стиле. Их разбавлял строгий портик сталинского ампира, мозаичный витраж неоготики, вычурные башенки «а-ля барселонский Гауди», утилитарная квадратная стена позднесоветского ЖБК и что-то каменное, скрытое под плетями непроглядного винограда. Глаза разбегались.

В центре площади возвышался чёрный цилиндрический постамент, на котором медленно крутились многочисленные бронзовые шестерёнки и маховички сложного и совершенно непонятного механизма. Приглядевшись, я удивился ещё больше — это был не просто постамент. Это был репер — только раз в пять больше обычного. Поразительно — все виденные мной до сих пор были абсолютно одинаковыми, а этот вон как вымахал. Чем они его тут поливают?