Вячеслав Качаев - Зверь

Запах дождя. Мерцание звезд во мраке ночи.

Рев прибоя за грядою гранитных скал.

Вымерший поселок на берегу обширной бухты, редкие огоньки в провалах окон.

Низкий серо-зеленый парапет и цепочка костров в рыжеватом тумане по другую сторону.

Низкие каменные домики Поселка, в беспорядке разбросанные по всему берегу, кажутся окаменевшими шатрами Становища, Огни костров у серо-зеленого парапета напоминают свет в окнах домов.

Словно два мира, веками противостоящие друг другу, слишком похожие и в тоже время совершенно разные…

Зверь тоскливо выл в голос ветру, выл вполголоса, вполсилы. Голод рвал его внутренности, но открыто нападать на двуногих обитателей Поселка и Становища он пока еще не решался, предпочитая выманивать их из надежных укрытий.

Костры горели не переставая — днем и ночью языки священного пламени хранили Становище от колдовского морока, опустившегося на бухту неделю назад.

Люди старались не покидать пределы Становища, обозначенные пламенем костров. Только воины по слову вождя племени осмеливались на это — племени и огню нужна была пища.

Неведомый зверь рыскал по округе, выдавая свое присутствие тоскливым воем.

Он еще не взял ничьей жизни из племени, предпочитая нападать на жителей Поселка, более изнеженных цивилизацией и менее опасных для него: ведь среди них не было хранителя, знавшегося с чародейством, подобно вождю племени.

Зверь копил силы для решающего удара, сужая круги охоты вокруг Становища.

Людей в Поселке с каждым днем становилось все меньше.

«Он не успокоится, пока не покончит со всеми,» — говорил вождь, и никто не сомневался в его правоте, надеясь, что вождь отыщет способ избавить своих соплеменников от смертельной опасности.

Сумерки опускаются на бухту.

Сквозь рев прибоя пробивается рокот барабанов и звуки неистовой песни, чуждой привычному миру людей.

Песня-заклинание.

Поселок на другом берегу молчит, ему нечем ответить на эту песню.

Люди покидали Поселок незаметно.

Уходили туда, где спокойнее, где нет колдовского морока и тоскливого воя.

Словно какое-то поветрие обрушилось на тех, чьи руки никто не смог бы превзойти в искусстве рыбной ловли, но не обладали достаточной силой, чтобы защититься от неведомого.

Они молча брели по единственной улице, толкая перед собой тележки с нехитрым домашним скарбом — море взбесилось, никто не осмеливался выйти в такую погоду. Прилипчиво чавкала под ногами грязь. Окна домов, заколоченные досками сиротливо глядели им в след.

Никто не возвращался обратно.

Лико мало тревожило происходящее. Он даже испытывал какое-то злобное удовлетворение. А почему бы и нет? Сколько он себя помнил, люди всегда сторонились его. Он не понимал, почему это происходит — никто не удосуживался объяснить ему причин отчуждения.

Юноша сожалел только об одном. Вместе со всеми из поселка ушла девушка, к которой он был неравнодушен и которая отвечала ему взаимностью.

Высокий и черноволосый, он мало походил на соплеменников. В Лико было что-то от дикого зверя. Казалось, он слышит и чувствует больше других. Казалось — стоит только задеть его неосторожным словом — и он вцепится в глотку, загрызет до смерти. Обитатели поселка боялись этого человека, старались не сталкиваться с ним на узкой дороге, ведь ни кто не мог сказать, что сделает он в следующее мгновение — покажет клыки или просто улыбнется.

Пламя свечи с трудом разгоняло мрак.

В маленькой тесной комнатенке он и его младший брат ждали рассвета. Мать и сестра уснули еще засветло, и теперь из-за тонкой перегородки не доносилось не звука. Очаг у дальней стены чадил.

Братья пили вино, початая бутылка была четвертой за этот не такой уж длинный вечер. Пили молча, без тостов и здравиц — все, что можно было сказать, давно было сказано.

Лико чувствовал присутствие чего-то древнего — и тяжелое дыхание смерти, которая подстерегала любого, кто решался покинуть поселок.

«Шел бы ты спать, братишка, — сказал Лико. — Не стоит брать с меня пример. Завтра будет трудный день и тебе потребуется немало сил, чтобы прожить его.»

Брат недоверчиво посмотрел на него. Потом в его глазах появился огонек суеверного страха.

«Вот так-то лучше,» — подумал молодой воин.

Он знал — брат не поверит ничему, что будет сказано им, поэтому говорить, собственно, не о чем.

Все утихло.

На грубосколоченной кровати метался во сне брат.