Александр Ульянов - Отражение

Однажды они, с супругой и детьми, поехали в цирк, автобус попал в аварию; из сорока пассажиров выжил опять только он. Сыновья погибли у него на руках, над женой несколько дней трудились врачи, но и ее спасти не удалось.

Слушая рассказ о нелегкой судьбе, я и не заметил, как мы ополовинили бутылку. Потом Прохор Никитич переключился на нас, был удивлен, что я работаю обычным дальнобойщиком, признался, что сначала относился ко мне с опаской. Мы с Ринкой от души посмеялись над моей бандитской внешностью. Посочувствовал, что мне тоже довелось побывать в горячих точках. Мне не понятно, говорил он, мы сражались за свой дом, мы знали, на что идем и что защищаем, а ради чего эти войны? Он сокрушенно качал головой и чмокал губами.

Заметив, что Катеринка начала скучать, он перевел разговор на нее, интересовался нынешней молодежью, вспоминал свою юность, но без той нравоучительной нотки, мол, вот в наше время такого не было, а искренне сравнивал, о чем-то жалел, что-то ему не нравилось. Ринка звонко смеялась над шутками. Щеки ее порозовели, второй бокал стоял недопитый и был отодвинут, давая понять, что она прекрасно себя контролирует. Этого нельзя было сказать обо мне. Дедовский напиток имел еще одно свойство, он удивительным образом скрывал свой градус: я был полностью уверен, что употребляю нечто не крепче наливки, а оказалось, как признался сам Прохор Никитич, что в этой огненной воде почти шестьдесят градусов.

– Пап, ты что-то носом клюешь, – потрясла меня через стол Ринка. – Па-ап! – пришлось ей повысить голос, и я вздрогнул.

– Какой коварный напиток у вас, Прохор Никитич! – постарался улыбнуться я, глядя на Прохора. – Пойду курну на крылечке. – Я, пошатнувшись, вышел из-за стола.

Стихия бушевала пуще прежнего: к ливню добавилась гроза, раскаты которой приближались. Я, как в детстве, начал считать секунды – от молнии до раската, – получалось, что эпицентр в каких-то четырех километрах.

Крыльцо было открытое, но достаточно просторное и с пологой крышей, прямые струи не залетали, но водяная пыль все равно доставала. Я присел на относительно сухую лавку и закурил. Хмель постепенно отступал. Удивительный напиток, надо будет попросить продать пару литров, ребят угостить. Дверь открылась и на крыльцо вышла Рина. Присев рядом, она поёжилась и положила мою руку к себе на плечи, я прижал дочку.

– Пап, ты чего так, э-э, устал? – не сразу подобрала она нужное слово.

– Да нормально, напиток непривычный оказался, не почувствовал крепости, и вот результат. Ик! – неожиданно икнул я. Вот же напасть, этого ещё не хватало!

– О-о-о, – голосом матери протянула Ринка. – Как ты за руль-то завтра?

– Ты же хотела, ик, остаться, – не понял я, – или уже, это, передумала? – Язык отказывался слушаться, при этом сознание оставалось вполне ясным. Я украдкой закрыл глаза и ткнул себя пальцем в нос.

– М-м. Попал, – понимающе усмехнулась дочка. – А насчет остаться, не то, чтобы передумала, просто погода смотри какая, дедушка, конечно, клёвый, но не сидеть же целый день в доме, – скучно.

– Это не погода, это ливень, он как, ик, – да ёлки! – пришел, так и уйдет. Да, и кстати, – только сейчас осенило меня, – я не уверен, что мы отсюда сможем, ик, – блин, да что ж такое! – уехать.

– Это как так? – чуть отстранившись, Ринка заглянула мне в глаза.

– А ты обратила внимание на эту, как её, дорогу: мало того, что, ик, колея в полметра, так еще и глина сплошная. Эта поливка её сейчас в такую кашу превратит, что и танк увязнет!

– Но ты же говорил, что Навара классный говномес! – ввернула она понравившееся слово.

– Во-первых, не все слова, ик, – ё маё! – которые произношу я, стоит повторять, а во-вторых, я и сейчас это говорю, вот только колеса у нас не для замесов.

– Ну и не только для шоссе, как ты их называл э-э… – она на секунду задумалась вспоминая, – вседорожные, – во, вспомнила! – да и ты не чайник.

– Ну, попробовать-то всегда можно, но за трактором бежать тебе, имей в виду. – Я выбросил окурок в предусмотрительно оставленную банку. – Пойдем, твой «клёвый дедушка», наверно, уже постели, ик, приготовил, а завтра утром разберемся, точнее, уже сегодня.

Я, икнув, поцеловал дочку в макушку и поднялся. На столе уже был полный порядок, за исключением двух полных рюмок и тарелки с солеными грибами. Прохор Никитич поднялся при нашем появлении.

– Ну, по последней, на сон грядущий, – поднял он рюмку, – я вам уже постелил, Семен, ты ляжешь тут, – он указал на разобранную кровать, – а Катюшке я в той комнате постелил.