Александр Ульянов - Отражение

Есть у нас такая игра: Ринка пытается меня застать врасплох, но ей еще ни разу не удалось. В этот раз, уже почти: если бы не капля, то я бы ее проворонил.

Кстати о капле, я посмотрел на небо: туча подошла уже совсем близко, над нами были серые облака, солнце еще глядело в последнее окно, но это ненадолго. Ветер заметно усиливался и даже на этом, прекрасно защищенном от ветра озере появились первые волны.

– Почти не считается, – крикнул я, – догоняй, уже дождь собирается!

Игорь, уже стоял на берегу; я выбрался из воды, поднял футболку, обтер ею лицо и ладони. Надев футболку прямо на мокрое тело, я принялся собирать с земли остальную мелочевку: перед купанием пришлось всё выгрузить из карманов.

– Ну что, пойдем, Катюшка догонит, – взглянув на Игоря, сказал я закуривая и крикнул дочери, – Ринка, догоняй, мы пойдем потихоньку!

– Вы только далеко не уходите! – крикнула она в ответ, уже подплывая к берегу.

Дождь застал нас, когда мы втроем выходили из леса. Всё затихло, как бывает перед грозой, а потом кто-то просто открыл кран. Тугие струи стегали нас по спинам, ускоряя наш бег к дому деда Прохора. Смеясь и пытаясь как-то отжать одежду, мы ввалились в сени. Бабки Антонины уже не было, Прохор вышел к нам навстречу.

– Я же говорил, что дождь будет, – улыбался он, наблюдая за нашими бесполезными попытками, – и спину сразу отпустило.

Я посмотрел в окно: ливень шел плотной стеной, поднялся ветер, из-за стены воды даже не было видно дома напротив.

– Ладно, всем пока, побегу к себе! – Игоря явно веселила ситуация. – Вот это ливень, никогда такого не видел, заходите если что! – Он рассмеялся своей незатейливой шутке, и, втянув голову в плечи и пригибаясь, выбежал под дождь. Я последовал его примеру, нужно было достать из машины сухие вещи. Да и кое-какие припасы не помешали бы.

Через четверть часа, переодевшись в сухое и приведя себя в порядок, мы сидели за столом. Трапеза была незатейливой, но как нельзя лучше подходящей ко времени и месту. На столе появился чугунок, в котором оказалась ароматно пахнувшая тушеная картошка с мясом, рядом стояла небольшая деревянная плошка с квашеной капустой, тут же соленые грибочки. Венец стола Прохор прятал, с хитрым взглядом, за спиной.

– Алле-оп! – воскликнул он и водрузил на стол литровую бутыль, запечатанную воском. – Это для нас, Семен, как обещал, такого ты больше нигде не попробуешь.

Самогон, и правда, выглядел необычно. Насколько я помню, он должен быть мутный, именуемый, вроде, первачом, или уже прозрачный, второго или третьего перегона. Здесь же я наблюдал прозрачную жидкость без примесей, но янтарного цвета, с легким зеленоватым отливом.

– А для Катюши у меня тоже кое-что припасено, – он подмигнул девочке и, с видом заговорщика, достал из буфета графин, – земляничное вино, тоже собственного производства.

– Ей еще только четырнадцать, – напомнил я.

– Па-апа, – обиженно протянула дочка, – ну попробовать-то можно?

– Вот правильно говоришь, внучка. Семен, поверь старому человеку, пара бокалов хорошего домашнего вина, сделанного с любовью, еще никому не повредила. Так что я на правах старшего и хозяина дома разрешаю! – Прохор распушил бороду и сделал страшное лицо. Ринка прыснула со смеху, и я махнул рукой.

Напиток, в самом деле, был хорош. Язык не поворачивался назвать его вульгарным словом «самогон». Чувствовались травы, мед, и что-то еще, очень знакомое, но неуловимое, никак не удавалось сосредоточиться на отдельном фрагменте, букет постоянно менялся. Ринка, осторожно попробовав из своего бокала и заметив мой взгляд, довольно закатила глаза, давая понять, что вино такого же превосходного качества. Не удержавшись, позже я попробовал из её бокала: вино оказалось очень легким, не крепче пива, вкус был удивительно богатым и насыщенным, а послевкусие держалось очень долго, не торопя себя обновлять. Прохор был очень доволен произведенным эффектом, он действительно оказался мастером в этом деле. Бывал я в дорогих ресторанах, пробовал я элитные напитки, в том числе и бешеных лет выдержки, но они все меркли по сравнению с тем, что делал этот старик в богом забытой деревне.

Беседа текла легко и непринужденно. Прохор назвал своё отчество – Никитич; всё-таки, он не был тем стариком, к которому относишься с легкой иронией: мол, что с него взять – возраст. Я воспринимал его мужчиной намного старше и опытнее себя и испытывал значительную долю уважения. Он рассказал, что на фронт попал с первых дней войны, служил в разведке, был награжден многими медалями, а когда из-за чьей-то ошибки его взвод наткнулся на засаду, он единственный остался в живых, но был раненым схвачен. Из плена удалось сбежать; тяжело раненный он смог мало того, что вернуться в часть, а еще и захватить языка. Если бы не этот язык, говорил он, упекли бы его в штрафбат, как пить дать, но всё обошлось. После войны перебрался с семьей в город, работал на заводе.