Алексей Смирнов - Опята. Роман

Квартирная дверь была распахнута настежь, на лестнице топталась дворничиха и заглядывала внутрь. Там, внутри, расхаживал участковый уполномоченный. Оказалось, что негодяй, которого Гастрыч уже единожды поучил уму-разуму, не угомонился и настучал на трупный запах, ядом якобы расстилающийся из-под двери и отравляющим туманом ползущий по лестнице.

Дверь в сортир была распахнута.

Анюта Амбигуус, Кушаньев, Крышин-Ключевой и Краснобрызжая бестолково оправдывались, тыча растопыренными пальцами в поляну, окружившую санитарную емкость снежным налетом, напоминавшим свежую проказу не из детских забав, а из курса инфекционных болезней.

– Это грибки, шампиньоны, – втолковывала Анюта.

– Здравия желаю, – Гастрыч переступил через порог. – Здоров, участковый! С чем пожаловал?

Куккабуррас скрючился совершенно. Его мудреное имя, хотя и не числилось сейчас в ориентировках, уже не однажды звучало в милицейских кругах. Но взгляд участкового скользнул, скорее, не по нему, а по трости, прикидывая, потянет ли та на оружие.

– Пахнет у вас тут, граждане, – мрачно сказал участковый. – И запах знакомый. Хозяин пришел?

– Хозяин я, – Артур Амбигуус-старший выдвинулся вперед. – Вы посмотрели бы лучше, гражданин участковый, что в лоджиях делается, у милых моих соседей. «Мы купили пианино» – это пустяки. И свиней-то выращивают, и гусей. Недавно лошадь заржала, я лично слышал. В три часа ночи. И цокала. И покрывала коня. А вы придираетесь к безобидным грибам… Всяк по-своему кормится.

– Я все-таки хотел бы задержаться и осмотреть помещение на предмет упокойника, – не соглашался и упорствовал участковый. – Выйдут неприятности, если вы помешаете мне это сделать, хотя, конечно, я пока еще не располагаю ордером.

– Какой слог для сотрудника милиции, – восхитился Гастрыч. – Университет миллионов?

– Да ради бога, – всплеснула руками Анюта, и сразу поверилось, что она не прячет скелеты в шкафы. – Смотрите, сколько угодно, Аверьян Севастьяныч.

Тот недоверчиво втянул воздух столь глубоко, что не сдержался, и общая атмосфера ухудшилась, но ненамного.

– Я посижу в лимузине, – шепнул Куккабуррас, разворачиваясь на трости, но мощная лапа Гастрыча легла ему на плечо.

– Обождите, – ласково прошелестел Гастрыч. – Ничего страшного не происходит, вам ничто не грозит. Вас не тронут, вы им не интересны.

Эл-Эм остановился, готовый, однако, бежать и, по причине скрюченности, петлять по первому же сигналу.

Крышин и Ключевой откровенно любовались немолодым, но неизбежно умудренным до изношенности участковым.

– Кобура лишняя, – шепнул Крышин, и Ключевой согласно кивнул, размышляя о платоновской любви к сединам. За нею следовала уже любовь к абстрактной идее, но с этими вещами у него пока не было связи: досократовский возраст.

Аверьян Севастьяныч проследовал в спальню, где действительно пораспахивал шкафы, заглянул под кровать, поискал кровавые пятна. Очень внимательно исследовал ванну, рассчитывая найти там зарубки от мясницкого тесака. Надолго задержался в лаборатории Амбигууса-младшего.

– Студент второго курса химического факультета, – немедленно отрапортовал сообразительный Артур-младший и сунул участковому просроченный студенческий билет.

Аверьян Севастьяныч взял пальцем какого-то порошка, лизнул и скривился, увидев, что это не героин и не кокаин. Это был кокаин, просто Амбигуус еще не успел довести его до ума.

– Много вас здесь, – изрек участковый уже не без жалобы в голосе.

Анюта Амблигуус вынесла ему стакан с ломтиком красного перчика.

– Эх!.. – Тот, наконец, снял фуражку и присел к столу. – Шампиньоны, говорите. А как же СЭС? Вы имеете разрешение?

– Вопрос двух часов, – Гастрыч поднял обе руки. – Возможно, трех.

– Это же не запрещено? – улыбнулся нарколог Амбигуус.

– Добро, – Аверьян Севастьяныч выпил стакан, прощально и ловко хрустнув перчиком.

Слово не воробей, к тому же оно материально. Сказав «добро», участковый подобрел на глазах.

– Ну, хорошо, – он встал и надел фуражку, прихватил папку. – Я вижу, что ничего разлагающегося у вас тут нет. Конечно, огород не предусмотрен…

Обнаглевший Гастрыч, напрочь забывший, с кем он имеет дело, пощелкал пальцами в сторону короля преступного мира. Куккабуррас, как припрятанного туза, шулерски вытянул стодолларовую купюру. По мере своего перемещения от короля к милиционеру, купюра магическим образом, незаметным даже для дающей шулерской руки, сменилась и превратилась в тысячерублевку, которую Гастрыч почтительно вложил Севастьянычу в нагрудный карман. Он побоялся, что Севастьяныча поразит сумма, и тот решит, что дающему есть, что скрывать.