В чуть зеленоватой от отражающейся травы воде ворочались сомы — берег не был пологим, обрывался сразу же и уходил вниз, так что у самого этого берега глубина была приличной. Я пошел против течения. Русло разрезало надвое холмы, что встречались на его пути. Невольно я залюбовался этим творением природы. Пологие склоны белели, усыпанные какими-то мелкими цветами с запахом меда. А то, что я увидел за холмами, и вовсе поразило меня. Замок. Самый настоящий. Но не мрачный и серый, какими были средневековые замки. Не похожий на громадный, на века вросший в землю и укрытый мхом валун. Тот замок будто сошел с обложки детской книги — множество башен с прямоугольными зубцами наверху рвется в синее небо, в полное солнечного света небо, да и сам замок похож на Солнце, потому как ярко-желтого цвета. Прямо как скалы. Или как чистый песок — не может простой камень такую изящную, такую жизненную форму. И легкость этих линий, безумные очертания — это не сможет изобразить даже искуснейший скульптор, имей он в распоряжении самый прекрасный мрамор… — Эй, герой, поди-ка сюда! Крик заставил меня оторваться от созерцания замка. Я боязливо вернулся взглядом к тому месту — нет, замок не исчез и не подернулся рябью. Через луг, перепрыгивая островки спутавшейся травы, ко мне шел молодой человек лет тридцати с виду в болотного цвета шортах и синей футболке. По-моему, он был бос. — Иди сюда! — прокричал он снова и помахал рукой, в которой держал флажок в голубую и белую клетку. Я подошел. Он протянул мне руку. — Не видел тебя раньше. Я Антон. — Евгений, — ответил я машинально. — Будем знакомы, — он был смуглолиц, но не от природы, а от загара, сухощав и не очень высок. В руках чувствовалась сила. Антон засунул флажок за пояс. — Из чьей команды? — спросил он. — Чего? — не понял я. — Понятно. Оттуда пришел? — Антон протянул руку в сторону скал. — Оттуда. — Это хорошо. Пошли. Я совершенно не смотрел под ноги и потому все время спотыкался о сплетения травы. Мы шли к замку. Точнее, к Замку — Антон произносил это слово с такой значительностью в голосе, будто писать его нужно непременно с большой буквы. — Хорошо, Жека, что ты сюда попал, — говорил он. — Здесь знаешь как… — А где я, если не секрет? — осторожно поинтересовался я. Мне все еще казалось, что это бред. Антон хитро подмигнул. — Тебе тут понравится, уходить ни за что не захочешь. — А можно уйти? — Можно, конечно, только зачем тогда было приходить? Замок оказался просто громадным. Совсем не таким, каким казался издалека. Я погладил желтую стену. Песчанник, но нигде не видно никаких швов. Да и зачем строить из песчанника? Непрочный он. — А это из чего? — Из песка, из обычного песка. — Как из песка? — Ну, ты что, в детстве никогда из песка не строил? — Строил, — признался я. — Любил на пляже в песке ковыряться. Только при чем… — Ну вот, мы здесь тоже строим. Лепим, а оно стоит — не рассыпается. Вон, крепкое какое! Антон постучал ногой по стене. — Ну-ну, — донеслось изнутри. — Нечего там! Я едва успел отскочить — створки дверей в два моих роста высотой распахнулись внезапно и бесшумно. На пороге показался неряшливого вида мужик, давно не бритый, не стриженный. — Совсем уже обнаглели, пацанва, — пробурчал он. — И чего вам на месте не сидится? — Не ворчи, Степаныч, — весело ответил Антон. — Я вот, привел. Мужик смерил меня взлядом, почесал заросшую щеку. — Веди, — наконец, изрек он и бухнулся в свое плетеное кресло, сунул в рот папиросину. Я поразился пустоте, сквозящей в его взгляде, лице. Степаныч явно отличался от жизнерадостного Антона. Возраст? — Что это с ним? — спросил я, когда мы отошли подальше. Антон с безнадежным видом махнул рукой: — Так он же взрослый… Я удивленно уставился на своего попутчика. Что значит взрослый? А ты какой? Молодой, конечно, но не ребенок же. Мне, если честно, стало не по себе. Антон толкнул перехваченную железными полосами дверь. Чудеса! Оказывается, Замок выстроен кольцом или прямоугольником, а внутри этого кольца — парк. Посередине журчит фонтан, зеленое травяное поле расчерчено дорожками и мохнатыми бордюрами кустарников. Рядом с фонтаном я увидел скульптуру — старушка, кормящая голубей. На каменной скамье рядом с изваянием сидела девушка. Ужасно знакомое лицо… Медного цвета волосы тяжелой волной падали на спину. Впрочем, чувство дежа-вю скорее всего вызвано типичностью черт ее лица. Странно, какими непохожими могут быть люди с одинаковыми чертами лица. — Кэти! — позвал Антон и уже тише добавил: — Она нам как мать, на ней здесь все и держится. «Хорошая мать, едва ли не младше сынка…» Она встала. Боже, какое совершенство! Мне стало чуточку стыдно перед Антоном. Он-то явно видел в ней не женщину. Скорее чертовски важную фигуру в жизни этого странного мира. Она подошла, улыбнулась. — Здравствуй, Женечка, — поздоровалась она и по моей спине прошла волна колкого холода — говорила не молодая девушка, возможно, еще даже не познавшая прелестей женской судьбы. Говорила столетняя старуха. Она смотрела так заботливо… Действительно, как мать. — Здравствуй, — ответил я. Получилось как-то сдавленно, будто не слова слетали с губ, а увесистые куски свинца. Она почувствовала это. — Антош, спасибо, можешь идти. Тебя там заждались уже, наверное, она взглянула на клетчатый флажок. — Только один холм? — Только один, — понуро согласился он. И вышел. Дверь мягко закрылась. — Зови меня, как хочешь, — она выпрямилась, заложила руки за спину. — Кэти, Катерина, Катя. — усмехнулась, но невесело. — Екатерина Павловна. — Что это такое? Если бред, то почему такой реальный? — Это не бред, Женя, это та реальность, куда очень многие стремятся, но далеко не всем она доступна. Катерина вернулась к скамье. Я сел рядом. Редкие брызги долетали от фонтана, щекотали разогретые солнцем щеки. — Вот, — Катерина указала на скульптуру. — То, чего никогда не боишься… Вначале. А оно все равно приходит, каким бы далеким не казалось. Внезапно. Надевает ватные цепи. Старость. Куда от нее денешься? — Никуда. Это неизбежно. Катерина покачала головой. — Ошибаешься. Мир, где старости просто не существует, у тебя внутри. Там, где с рождения хранится частичка тепла материнского сердца. Я подумал, что она, наверное, права. Что можно обладать телом и разумом старика, но душой ребенка. — Это детство, Женя. Время, когда тебя совершенно искренне назовут Женечкой. Хочешь, чтобы оно вернулось? Хочу, безумно хочу. Чтобы погонять мяч двор на двор на пыльном пустыре за домами, а потом мазать йодом и зеленкой сбитые коленки. — Детство без родителей? — тихо спросил я. Катерина неопределенно пожала плечами. — Но ведь это твой мир. Если в нем есть место для родителей они будут и… Она осеклась. — Что? — У тебя были родители, Женя? — Они и сейчас есть. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, живы-здоровы. — Я не знаю… Понимаешь… Вот он — мир, куда ты так хотел попасть, чтобы уже никогда не… возвращаться. Это детство, Женечка. Самое настоящее. Главное, чтобы ты сам верил и хотел, а иначе ты заразен. И даже опасен. Это очень хрупкий мир. Врочем, раз ты сумел перешагнуть порог, значит, остался в тебе тот самый заряд тепла. А? — Наверное, остался… — Ну вот, — улыбнулась Катерина. — Иди, мальчик мой, знакомься, вживайся… Надо сказать, мне тогда стало жутко от вида серой пелены, что колыхалась в ее глазах. Изо всех сил она пыталась прикрыть слезы радостными искорками, но не получалось. Я набрался наглости и спросил: — А кто ты, Катерина? Она отвернулась, подставляя брызгам лицо. — Кто-то же должен следить за детьми, а то вечну лезут, куда не надо. По интонациям в ее голосе я понял, что все, разговор окончен, не нужно бередить человеку душу, когда ему и так плохо и больно. Незачем рвать ее. «Он же взрослый», — сказал тогда Антон. Катерина не просто взрослая среди тех, кто смог снова стать детьми. Грубо и страшно… Старая, очень старая женщина. У ее души было два варианта выбора: стать каменной или медленно умирать от тоски. Превратиться в базальт ей не удалось. Я вышел.
Читать дальше
