Владислав Солоницкий - Бенкендорф любит всех нас

– Узнаете голос старого козла?

– Старого? Нет. Молодого козла узнаю, – послышалось спустя несколько секунд задумчивости.

– Я вчера долго не мог уснуть, – начал вспоминать Фрэнк, водя шариковой ручкой по чистым листам офсетной бумаги, – а потом посреди ночи к моему порогу прибился какой-то попугай: представляешь, уговорил меня позвонить Еве.

Девушка закатила вверх глаза, сделав недоуменную физиономию, мол, нашел, чем оправдать звонок, тупица , и ответила:

– Он знал только имя? Фамилию не сказал? В Цайтгарденбурге столько Ев, хоть сачком как бабочек лови.

Оба собеседника понимали, что, чтобы избавиться от партнера, нужно показаться как можно более черствым и грубым, выразиться с худшей стороны и при этом остаться альфой в противостоянии двух полов. Ева, если смотреть поверхностно, не хотела огорчать парня, проявившего симпатию, как ей наговорил ваш всепокорнейший слуга. Она ссылалась на то, что не разобралась еще со своим бывшим и оставшимися после него следами в памяти. А Фрэнк по своей натуре просто не хотел никому нравиться, потому что его пучило от отношений. Задачей обоих было отшить друг друга и при этом запомниться фонтаном экспрессивной харизмы, дав понять, что они из состоявшихся людей. Мол, никому из них не требуется сторонняя помощь, и они всегда смотрят на вещи сверху вниз. Честно, наблюдать эту игру было весьма забавно.

– Собственно, почему звоню? – продолжал Фрэнк. – Хочу узнать, не забыли ли вы о сегодняшней встрече? Те же попугаи говорят, у всех Ев пуля в голове.

– Да, верно говорят. Только пуля сквозная, – смотрит на картину, которую когда-то нарисовала, где на белом фоне разбрызгана красная краска, имитирующая кровь, – как говорится, навылет, – дополнила она.

Фрэнк нисколько не понял ее юмора, но почувствовал, что оба собеседника сидят в окопах. Как он, так и она. Никто не хотел сдаваться, выговорившись о своих чувствах, которых на самом деле не было, и никто не хотел идти в открытый штурм, желая закончить диалог полным доминированием. Оба хотели красиво уйти, но понимали, что этого не сделать без вечерней встречи.

– Поначалу вы мне показались милой и застенчивой особой, – заметил Фрэнк.

– Всё верно, – подтвердила она, – я милая и застенчивая.

– Коварная в душе… – добавил он.

– Нет, – ответила она, в долю задумчивости растягивая первую согласную. Это тоже окажется ее частой фишкой.

– Так что по поводу вечера? – спросил Фрэнк.

– Всё с точностью, как и вчера, – ответила Ева.

– Только не ветер и не дождь, – сказал он, понимая естественное значение этих слов.

– Только не ветер и не дождь, – повторила она, в своем уме рисуя муссон эмоций и соленые слезы.

Осенние вечера, тем более близкие к полуночи, уже как пару недель заставляли надевать теплую одежду. Дело близилось к ранней зиме, что в Цайтгарденбурге было делом обыденным, но только не для меня. Я, как и вчера, устроился на левом берегу и, как в кино под открытым небом, наблюдал за вдалеке стоявшей парочкой, чтобы та не натворила ляпов в режиссируемый мною фильм. В тот день вехи Фрэнка и Евы, по моему хитрому замыслу, должны были соприкоснуться и склеиться как раскаленная смола. Но, естественно, всё шло не так.

– Вам очень идет эта пелерина, – подметил Фрэнк, незаметно подступив к девушке, что стояла на месте привычного для нее участка бордюра.

– Благодарю, – отозвалась она, не поворачиваясь лицом, в уме проклиная саму себя за то, что шаль не сыграла предписанной роли: Ева думала, что неопрятность отпугнет парня, однако тот, словно моль, прицепился к ней и даже нашел в этом что-то вкусное .

– Давно стоите здесь?

– С четверть часа. Могли бы и догадаться, Фрэнк, что я приду намного раньше.

– Четверть часа это не так много, чтобы строить козни. Я пунктуален, милочка.

– Милочка? – переспросила она, воспрепятствовав непонравившемуся мимолетному прозвищу.

– Душечка пошло бы вам гораздо больше, но где-то в моих устах вертится слово, характеризующее вашу неопрятность.

– И что же это за слово? – выронила вопрос она, придерживаясь исходного положения: не поворачиваясь к Фрэнку лицом, стоявшему в тот момент в полуметре от ее спины.

– Пышечка, – быстро и коротко обозначил он.

– Что? – яростью воспылала она, крутнувшись так неожиданно, что парень дернулся и немного отступил. – Пышечка? Не смейте звать меня пышечкой.

В какой-то момент внимательный читатель может подумать, что возбужденность Евы на слово из семи букв может быть вызвано каким-то отношением к ее бывшему парню. Но нет. Девушка на самом деле ненавидела и становилась в вилы, когда кто-то затрагивал ее внешность, восполняя стройность красивого тела устными килограммами женского счастья . Она любила конфеты и всякий раз, когда брала в рот эту сладость, убивала себя мыслями о скором ожирении, что, в конечном счете, приводило к убиению не себя, а тех, кто ей об этом напоминал. А вот комплекс полноты, раз уж мы вспомнили о ее бывшем, вероятно, как раз-таки был его рук делом.