Лев Куклин - Операция «снег»

«Какой ты кок! — кричит механик. — Недоучка ты сухопутная! Твоими беляшами только акул кормить!»

Схватил всю сковородку, выскочил на палубу — и все беляши, как есть, за борт вывалил…

И тут, откуда ни возьмись, Одноглазый Джек…. Я отмечал уже — ни на какую приманку не шла эта разборчивая акула, а тут… Просто озверела, из воды выскакивает и все беляши один за одним и заглотнула. Только что не облизывается! Так и ходит около борта, с брюха на спину переворачивается, вроде бы блаженствует.

Третий механик совсем вразнос пошел. Кричит: «Что я говорил?! Этими беляшами только акул и потчевать! Радость акульего желудка!»

Все, кто это видел и слышал, конечно — в хохот. А Костя чуть ли не в слезы. Сами понимаете, ему каково… Молодой еще, к нашим розыгрышам не привык…

И возненавидел он эту рыбину лютой ненавистью, прямо не сказать как. И поклялся наш кок акуле отомстить…

Сначала он ее поймать пытался. Все свободное время от своей поварской работы на палубе проводил. Какие только наживки да приманки он не изобретал! Все перепробовал… А акула не поддается — и все тут!

«Ты беляши, беляши на крючок насади!» — скажет только третий механик. Народ так и повалится от смеха… Но беляши с тех пор из нашего меню исчезли. Понятное дело…

И все-таки что ни говорите, а акулья жадность, пожалуй, Косте-коку помогла. Как? А вот как…

Подошли мы к нашей плавбазе — рыбу сдать на переработку и продуктами разжиться. Ветерок был, волна, хоть и небольшая, да неприятная, не стали мы швартоваться борт к борту, а машиной подрабатываем, пока груз нам в люльке перекинут.

И вот мы видим — в сетке несколько пакетов, мешки какие-то и нога баранья… Стрела зависла между бортами… ну, может, на несколько секунд… А наша акула… Наш пират тунцовый… Наш Одноглазый Джек словно этого момента специально ждал! Как сиганет вверх, как рванет сетку своими зубищами! Еще разок — и баранина наша, вместо того чтобы в отбивные превратиться, исчезает у нее в пасти!

Константин наш прямо аж побелел весь…

«Да что ты, Костенька! — ему буфетчица с плавбазы говорит. — Не переживай ты за эту баранину. Ты же белый как мука!»

Костя так и вскинулся. «Мука? — шепчет. — В самом деле — мука…»

Отошли мы от плавбазы — видим, Костя что-то химичит. Мешок какой-то приволок, к тросу его принайтовливает. А сам шепчет: «Сейчас я ей покажу, из чего беляши делаются…»

Короче, спускает он мешок за борт… И кидается на него с ходу Одноглазый Джек!

Раз зубами акула рванула, два. Словно лошадь в торбу с овсом… А в мешке-то — мука! Водой ее смочило мгновенно… Ну да — тесто получилось и прямо всю морду акулью залепило, словно из огромной квашни. Пасть у нее склеило, зубы завязли, глаза забило…

Ка-а-ак рванет она от нашего СРТ!

Мы еще там месяца два ловили. Я в бинокль несколько раз издали замечал Одноглазого Джека, но — честное рыбацкое слово! — только акула своим здоровым глазом номер наш на борту увидит — и ходу…

Я сидел в глубоком кресле перед низким журнальным столиком, над которым опускалась лампа на витом металлическом стебле. Ее притушенный зеленоватым абажуром свет плавал по полированной поверхности дерева, когда я двигался. И в этом мягком ненавязчивом свете я со скульптурной подробностью видел сильные, выразительные руки женщины, сидевшей напротив меня. Эти руки жили совсем особой, отдельной жизнью, независимо от произносимых ею слов, и их жесты не пытались служить иллюстрацией к тому, что произносилось женщиной. Лицо ее оставалось в тени, но я чувствовал, что время от времени она совершенно по-детски зажмуривала глаза, когда что-то припоминала, и открывала их во время коротких пауз.

В сущности, это не было разговором. Он все-таки предполагает некий диалог между собеседниками. Но тут я не задавал, да и не мог задавать никаких вопросов. Просто случаются в нашей жизни такие минуты, когда возникает потребность выговориться, выплеснуться, повинуясь только неясному подводному течению собственных мыслей или воспоминаний и не слишком заботясь о том, слушает ли собеседник.

И потом бывает невозможно припомнить, с чего, собственно, начинается подобный разговор. Словно ручей под снегом: по капельке, по струйке копится где-то во влажной темноте, а затем вдруг пробулькнется наружу — и уже, не обращая ни на что внимания, прокладывает себе собственное уверенное русло.

— Вам должно быть знакомо, — полувопросительно-полуутвердительно говорила Ирина Васильевна, — чувство томления и странного беспокойства, похожее на то, что испытывает взрослый человек, листающий свои первые детские книжки. Ощущение чего-то радостного, необратимо утраченного, а вместе с тем — тайного ожидания, робкой уверенности в том, что это может повториться? И словами этого — нет, не выразишь. Не потому даже, что их не хватает, а просто потому, что ощущение это стоит вне всяких слов. Словами его только прогнать можно… Начнешь себя уговаривать — ну чего, чего тебе не хватает? Муж, с которым по-настоящему дружна, и работа не рядовая, интересная, и дети здоровые… И все-таки где-то, в дальнем-дальнем уголке души таится этакий тоскующий кусочек со следом старого счастья… И томление, и оторопь какая-то тебя всю охватывает, жалко чего-то, а чего? И порою я — солидная женщина, кандидат наук, мать двоих детей самой себя стыжусь. И чего, спрашиваю тогда, тебе надо?!