Александр Смирнов - Секунд-ротмистр

– Пора и Бахуса порадовать, – проговорил Семен Иванович, и показал рукой на стол, – а сейчас, – он замолчал, набрал в легкие воздуха и крикнул, так, что бокалы из хрусталя издали мелодичный звон, – Людмила, иди сюда, поприветствуй гостей, как ни как из самой столицы к нам в Череповец приехали.

В огромную, по меркам города, залу вошла, а вернее вплыла, как лебедь, девушка лет двадцати восьми. Ее пышная юбка и затянутая в корсет талия придавали ей особенную женственность. Губы ее были накрашены, глаза аккуратно подведены, на голове белый парик, который так несвойственно смотрелся бы в будущем.

– Познакомься милая, – проговорил князь, – это князь Федор Меншиков, а это его приятель князь Буйносов Александр. Аж из самой столицы. А это моя супруга – Людмила Мефодьевна.

Девушка сделала реверанс и протянула свою ручку, и оба приятеля припали к ней.

– Любимый, – проговорила она, – да что ж ты гостей не потчуешь. Ты что хочешь, чтобы о городе и о нас плохо подумали. Хочешь, что бы Череповец считался дырой, годной разве что для ссылки сюда неугодных дворян. Ах ты, невоспитанный мужлан.

От этих ее слов Нарышкин даже покраснел.

– Присаживайтесь господа, – продолжала девушка, – не обращайте внимания на Сему, он у меня такой бестолковый, сорок лет прожил, а ума так и не нажил. Кушайте гости дорогие, что бог послал. Вы уж водочку отведайте, мой муж ее сам делает, по своему собственному рецепту.

Приятели сели за стол.

Неизвестно почему, но Федор набросился на стерлядь, то ли в будущем она попала в разряд дефицита, толи был так голоден, что решил начать свою трапезу именно с нее. Потом он плавно переключился на водочку.

– Могу я взглянуть из окна, князь? – вдруг поинтересовался Сашков.

– Да, сударь. – Проговорил Нарышкин. – Должен сразу предупредить, что вид, открывающийся из окна, радует не только глаз, но и душу.

– Хочу, лично убедиться, князь, – проговорил Александр и встал из-за стола.

Он подошел к окну. Впервые путешественник мог разглядеть монастырь и поляну между ним и домом.

– Хороша водочка, – проговорил между тем Меншиков, делая глоток, он уже понял, что она ничем не уступает тому бургундскому, что еще недавно им было оставлено в его времени, – очень хороша. Никогда не пил ничего подобного, – слукавил он.

Его похвалы прервал мальчонка, вбежавший в зал. Ему было лет семь-восемь, на нем был гвардейский мундир, точная копия настоящего, а на боку болталась деревянная сабелька.

– Это мой сын, – проговорил градоначальник, заметив мальчишку, – вот уже как год он в Преображенском полке числится. Уже и звание получил – фурьер. Вы бы знали, – продолжал Нарышкин, – сколько мне серебра пришлось отсыпать, чтобы его в полк зачислили. Но, я не жалею. Зато лет через одиннадцать, он будет офицером.

Путешественников ни сколько не удивили его слова. Они помнили, что в русской армии при Екатерине Великой, записывать младенцев в регулярные войска уже стало нормой. Такими вот недорослями были забиты все русские полки. Вспомнился даже указ Павла I, о том, чтобы все приписанные к частям военные, явились в распоряжение своих частей в течение суток. В полупьяной голове Федьки промелькнуло, как в будущем в один прекрасный день армия недосчиталась не десятки, и даже не сотни, а тысячи солдат.

Малец, запрыгнув на колени родителя, сильно к тому прижался и стал с испугом разглядывать гостей.

– Ну, нам пора, – произнес заплетающимся языком Федор, – нам ведь еще у кузнеца нужно разместиться.

– Верно, – прохрипел Нарышкин, согнал сына, встал и ушел. Вернулся через пару минут. – Это письмо для Емельяна, он один из тех крестьян, кто осилил в свое время грамоту. Яшка, – прокричал князь, – поди, сюда лентяй!

В дверях возник, словно из пустоты мужичок в сером сермяжном кафтане с зелеными обшлагами, из-под которого виднелся такого же цвета камзол, а так же коричневые кожаные штаны. Обут он был сапоги, на шее черный шарф. Волосы, завитые в буклю и покрыты пудрой.

– Это мой денщик, – сказал князь, пошатываясь, – он вас доставит к кузнецу. Яшка-друг… Ик… доставь господ дворян на двор кузнеца Емельяна.

Денщик щелкнул каблуками, как заправский немец из «Семнадцати мгновений весны, и знаком приказал следовать за собой.

Утром, когда солнечные лучи скользнули в полутемное помещение дома, Меншиков проснулся. Голова сильно болела.

– Перепил, – проговорил он и осмотрелся.

Он лежал на огромной белой печи. Рядом похрапывал Сашков.