Кир Булычев - Вид на битву с высоты

– Но можно будет узнать?

– Все можно будет узнать. Потом мы к Дыбе завалимся, посидим, надо же как-то познакомиться, поговорить. Дыба может знать.

– Это командир батальона? – спросил Ваня.

– Вот именно.

Я еще раз посмотрел назад, где в тумане скрывались рельсы, где был лазарет, Маргарита и сам город, куда мне хочешь не хочешь надо пробираться.

Можно считать, что мне повезло – я получил офицерский чин, возможно, это даст мне чуть большую свободу. Главное – пока, первое время, быть послушным и вне подозрений. Опасным для меня был не Коршун, а Шейн и майор-идеолог.

Но оказалось, что опасность разоблачения исходила от патер-ламы.

Когда мы спустились в широкую траншею, которая, видно, служила уже не первому поколению солдат, я утвердился в мысли, что мы попали в некое подобие Вердена – того поля сражения Первой мировой войны, которое множество раз переходило из рук в руки и где не осталось ни одного живого дерева, ни клочка земли, который не был бы перекопан воронками от снарядов и лопатками саперов.

Сколько же лет идет эта война?

Какой-то давно читанный фантастический роман о бесконечной третьей мировой войне возник в памяти, но я никак не мог вспомнить деталей. Только помнил я, что сначала они сражались, используя танки и самолеты, потом кончилось топливо, кончились патроны, были уничтожены все заводы, да и знающих людей не осталось. В конце книги враги уже дерутся дубинками, душат друг друга голыми руками... но война никак не может закончиться.

Ясно, что образ, придуманный писателем, гиперболизирован. Но ведь в принципе это же происходит и здесь.

И две последние платформы на пустых проржавевших путях, пакгаузы и станционные здания без крыш – разве это не вещественное выражение той страшной сказки?

Я должен попасть в самое сердце этого мира, понять, что же происходит, и главное – разыскать и освободить Маргариту, которая потеряла из-за меня своего любимого мужчину.

– Пошли дальше, – сказал Коршун. – Я покажу вам расположение взводов. Пора приживаться!

Оказывается, у меня был свой блиндаж – квадратная яма глубиной два метра, для меня и моего помощника. В помощники мне Коршун выделил ротного старшину Мордвина.

У длинной траншеи, в которой можно было проходить не сгибаясь, нас встретил здоровый мужик на деревянной ноге – ну точно как стивенсоновский пират, только без попугая на плече.

Его звали Мордвином. Он и провел меня в мой взвод, а Коршун занялся Кимом.

Мой штаб, или, вернее, моя нора, был подметен, у стены стояла лежанка, покрытая одеялом. У другой стены находилась еще одна лежанка, но уже без одеяла, на которой должен был спать Мордвин.

В моей яме еще стоял колченогий стол, под ножки которого не было смысла что-либо подкладывать – они просто были заглублены на разную глубину в твердый земляной пол блиндажа. Простите, но офицерам унизительно таиться в яме, так что я назвал свою яму блиндажом. Наконец, рядом с лежанкой стоял старый сундучок.

Затем Мордвин загнал ко мне в яму весь мой взвод. Четыре человека, усталых и грязных до умопомрачения, зато вооруженных до зубов, были остатками взвода, уцелевшими после последнего боевого времени.

Еще шесть человек я получил из меховского пополнения, но об этом я никому не смел сказать, так как мои подчиненные были убеждены, что их родина лежит в тылу. А я знал, что там Меховска нет.

Солдаты расселись на полу, я сел на лежанку, и тут пришел сам господин патер-лама. Он действовал в области идеологии, но на более абстрактном уровне, чем майор-идеолог.

Патер-лама оказался мелким старикашкой с бородкой, как у Хо Ши Мина, и лысеньким до стеклянного блеска. Лысину он скрывал под оранжевым колпаком, правда, она была такой скользкой, что колпак постоянно съезжал с нее, и тогда в глаза бил лучик от невероятно отполированной поверхности.

Наверное, он был лысеньким с детства или с юности, у него никогда ничего не получалось с женщинами, они начинали сразу смеяться и не разрешали себя трогать руками.

Я не имел ничего против встречи с представителем местной религии. Даже полезно. Правда, остальные ребята стали кривиться, а некоторые улыбались, и, конечно же, патер-лама накалялся как чайник, ноздри раздувались, а короткие тонкие конусы пальчиков нервно бегали по застежкам красного, до полу халата – форменной одежды.

Патер-лама отодвинулся от нас на солидное расстояние и сердито и быстро, словно проговаривал постылый урок, начал: