Кир Булычев - Вид на битву с высоты

– Вы все позабыли. Из-за этого мне пришлось оторваться от моих ценных занятий и прервать медитацию. Думаю, что с вашей стороны это неблагородно. Именно так.

Он посадил на место съехавший колпак и неожиданно спросил:

– Кто из вас помнит, что такое медитация?

Никто из нас об этом не помнил. Я читал, но не стал в этом признаваться.

– Если не притворяетесь... если не притворяетесь... – Повторяя эту фразу, он бегал вокруг нас, заглядывая в глаза, и, надо сказать, я встревожился. Этот патер-лама обладал острым и злобным взглядом. – Все, что вы сделали! – закричал он. – Все, что вы смогли совершить хорошего или плохого, все это суммируется!

Он сложил ладони горсточками, будто поймал птичку, и даже заглянул в горсточку – каково там птичке?

– Вся ваша жизнь, великая или ничтожная, а у вас большей частью ничтожная, умещается в этой сумме. Ты спас родину – и тебе прибавляется доброе деяние, ты предал ее, – тут он почему-то разнял руки и сунул свой пальчик прямо мне в физиономию, – и тебе там... – он показал в небо, – записывается минус! И так на всех уровнях бытия. Не наступи на муравья, иначе ты получишь минус!

– Ма-аленький, – сказал Цыган с серьезным лицом.

– Кто сказал «маленький»?

– Я сказал, – ответил Цыган.

– Ты что, не веришь в то, что я тебе говорю?

– А вы договорите до конца, потом посмотрим, – сказал Цыган.

Цыган недооценивал патер-ламочку, у меня же в груди постукивал предупредительный сигнал – с этим лысеньким надо быть осторожным.

– Может, ты принадлежишь к какой-нибудь другой религии? – спросил лама. – Может, ты – мусульманин?

– А это плохо? – спросил Цыган.

– Предупреждаю, – сказал патер-лама, – я вынужден буду предупредить об этом командование части. Мы не можем допустить сомнений. Сомнения ведут к предательству. И нет ничего страшнее, чем ислам. Запомните, вы, дети земли и неба, песчинки в водовороте бытия, что человек, несущий в сердце семена ислама, обречен на вечное существование в виде червя, ползущего сквозь теснины подземелий. Ясно?

Ответа он не получил. Ни черта нам не было ясно. Коршун, который услышал, как поднялся почти до крика голос проповедника, появился за спиной ламы, уселся на бруствер на корточках, как принято сидеть на Востоке, а у нас сидят только заключенные. Он слушал, по-птичьи склонив набок голову. Как он появился, мне сразу стало легче. Он знает, как сладить с новым идеологом. Перебор их был для меня очевиден. А я привык с детства, что как только обнаруживается перебор пропагандистов и агитаторов, значит, готовится какая-то подлянка. Мой детдомовский опыт сурово подсказывал: бойся лишних идеологов.

– Значит, быть нам червяками, – согласился Цыган. Не стоило ему сердить лысого дедушку.

– Не только червяками!

Почему-то лама был в бешенстве. И тогда Коршун громко сказал сверху:

– Патер-лама, не волнуйся. Они же все забыли. Они под газ попали. Нам с вами хорошо, мы знаем, нам сказали, а им все снова надо начинать.

– А, и ты здесь! – Патер вовсе не обрадовался Коршуну. – Ты еще живой?

– Не только живой, но и стал большим командиром. В этом существовании мне пока везет.

– Но некоторые из них, – произнес лама тихо, – на самом деле притворяются. Они не теряли память, понимаешь? Это исламские шпионы!

– Ну уж!

– Я знаю. Я чувствую! Они и не скрывают. Вот ты скажи, ты веришь в перерождение?

Он смотрел на Цыгана.

– В хорошую бутылку верю, а больше ни во что, – сказал Цыган.

– Это не преступление, патер-лама, – сказал Коршун. – Я иногда тоже ловлю себя на такой мысли. Только здесь у нас, ребята, и нечего выпить, и не хочется.

Вот это было горькое и неприятное открытие для моих спутников. Они не скрывали своих чувств.

– Молчать, молчать, молчать! – закричал лама. – Иначе я вызову спецслужбу!

– С тебя станется, – сказал Коршун и спрыгнул вниз. Он встал рядом с патер-ламой и оказался на две головы выше. Патеру это не понравилось, и он быстро отступил в сторону.

– А почему ислам – это плохо? – спросил я.

– Потому что ублюдки – мусульмане, – ответил Коршун. – Это проверено. Так что если ты мусульманин, значит, пробрался к нам со шпионскими целями.

– Значит, мне нельзя верить во что хочу?

– Верь в свою мамашу, – ответил Коршун. – Но с предателями у нас здесь строго. Мы – буддисты-идеалисты.

– Так разве ты не видишь, Коршун, – закричал патер-лама, – что этот самый...

– Меня Седым прозвали, – сказал я.

– Этот Седой к нам подослан!