Александр Громов - Год лемминга

– Что – «только»? – спросил Малахов.

– Моим преемником уже не станешь. Извини, Миша.

Вдруг стало смешно. Малахов привстал и снова сел в глиняную кашу. Покачал головой:

– Даже так?

– Тебе смешно, мой мальчик?

Малахов кивнул. Держусь, мол, за живот.

– А знаешь, Миша, перед самым выпуском из Школы тебя хотели отчислить. Довольно аргументированно, между прочим, а на самом деле боялись тебя. Я не дал. Похерил все сомнения, все протесты положил под сукно, потому что было в тебе что-то такое, чего не было в других, хотя как специалисты они выше тебя на голову. В тебе видел продолжение своего дела… Ох, как ты меня подвел, Миша! Ничего ты не понял. Думал, завянут плевелы, останутся злаки, и наступит рай на земле? – Кардинал тихонько засмеялся. – Пожалуй, и верно: наступит. Службы станут не нужны, превратятся просто в общественные организации… Бить настоящих людей кнутом и манить пряником – бессмыслица и преступление. А что будет потом, ты подумал? Когда подрастет новое поколение, такое же в основе своей, как наше, думаешь, неоткуда будет взяться жестокости, трусости, подлости, глупости человеческой? – Кардинал повысил голос, и, заглушив шум воды, странно отдалось эхо от сводов зала. – Думаешь, уже завтра наступит вечность? На всякий случай напомню, если ты забыл: конец одной эпохи – всегда середина другой и начало третьей. Все вернется на круги своя. Ты знаешь: система, выталкивающая на верх пирамиды власти худших вместо лучших, не жизнеспособна в принципе. Загубит себя и страну, и тогда уже не будет никого, кто мог бы передавить пауков в банке. Не будет ни меня, ни моего преемника, ни Служб… Ты слушаешь меня, Миша?

– Школу не забыл еще, – буркнул Малахов.

Кардинал не диктовал условий. Кардинал уговаривал.

Малахов отметил это с настороженным изумлением. Иногда в мире случается то, чего не бывает и, кажется, быть не может. Подброшенная монетка встала на ребро…

– Совесть, совесть… – вздохнул Кардинал. – Совесть функционера… Жаль видеть гибель любимого детища. Хорошую я систему сделал, когда все здесь летело вверх тормашками, – не без недостатков, но работающую. Демократия – чтобы люди не чувствовали себя рабами, и Службы – чтобы не давать хода тому… чему хода давать не нужно. Вовремя понял, что есть уникальный шанс, свернул шеи всем, кто мешал и слишком рьяно помогал… А знаешь, Миша, для чего я оставил при себе структуры, которых и нацбез боится? Думаешь, чтобы охранить Службы от государства? – Кардинал рассмеялся дребезжащим смешком. – В точности наоборот! Для того, милые мои мальчики, чтобы не дать вам чересчур развернуться, пока я жив… Только один изъян и видел: после меня – кто вас передавит, если вы вздумаете подмять под себя слишком многое? Кто ляжет миной на пути будущего диктатора? Думал – ты…

Кардинал вздохнул. За шумом воды не было слышно вздоха.

– А недостаточки-то были, Миша, – сказал он. – Функционеры, Службы, Школа-оранжерея, отбор способных, а из них – способнейших, а из них – бескорыстных, а из них – тех, кто горд, но ради дела языком сортир вылижет… как ты. Не предусмотрел я такой вот ситуации, а ведь советовали мне те, кто посмелее, ох советовали… Идеалист я паршивый. Чтобы служили, хотел, чтобы честь понимали, чтобы предки были – достойные люди, порода, слуги страны, чтобы функционер работал, не доказывая другим, а главное себе, свое право на место под солнцем… А сказать тебе, кем была твоя мать, Миша? Ты ведь кое-что заподозрил, не так ли? Пуста могилка-то… – Кардинал задребезжал было смешком, но тут же стал серьезен, и даже голос его изменился. – Так слушай. Шлюхой была твоя матушка, ты уж прости старика за прямоту. Десять лет назад умерла, как последняя шлюха, в ночлежке. С твоим отцом у нее был заключен однодневный брачный контракт, в начале века кое-где практиковалась такая узаконенная разновидность проституции… И даже в этот день она ухитрилась ему изменить. Она вступала в связи с мужчинами даже на последнем месяце беременности тобой. Строго говоря, мы даже не можем с полной уверенностью сказать, кто был твоим отцом. Фамилию ты получил в детдоме, гипновнушение – в интернате. Очень жаль мне огорчать тебя, Миша, но генетически ты не дворянин, ты – дворняжка… Впрочем, как почти все ныне действующие, бывшие или только еще готовящиеся функционеры. Надеюсь, это тебя хоть немного утешит.

Вот как… Малахов провел рукой по лицу и стряхнул с закоченевших пальцев ком глины. Что ж… можно было догадаться.