Джеймс Боллард - Бетонный остров

За несколько часов до рассвета вернулась Джейн Шеппард. До Мейтланда доносились ее отдаленные возгласы, которыми она возвещала о своем прибытии на остров. Джейн отпустила Проктора, и он беззвучно исчез в шуршащей траве.

Послышался стук высоких каблуков по ступеням. Мейтланд безучастно смотрел, как девушка нетвердой походкой приближается к постели. Она была в легком подпитии и уставилась на Мейтланда, словно не узнавая его с пьяных глаз.

— Боже! Ты все еще здесь? А я думала, ты ушел. Ну и вечерок, черт бы его побрал!

Что-то напевая себе под нос, она сбросила туфли. Где была Джейн, Мейтланд мог лишь догадываться по ее костюму: карикатура на провинциальную шлюху сороковых годов — юбка с разрезом, открывающим бедра и края чулок, и люрексная блузка, подчеркивающая острые груди.

Нетвердой походкой Джейн обошла кровать, разделась, свалив одежду в чемодан, и, голая, скользнула под драное одеяло. Посмотрев на плакат с Роджерс и Астером, она взяла Мейтланда за руку, отчасти чтобы его успокоить, отчасти — для компании. Остаток ночи и начало утра Мейтланд чувствовал сквозь лихорадку прикосновение ее сильного тела.

Джейн Шеппард ушла. Когда Мейтланд проснулся, в подвале было тихо. На его убогое ложе падал солнечный луч, проникший с узкой лестницы. Со стен, словно блюстители кошмара, за ним зорко следили Гевара и Чарльз Мэнсон.

Мейтланд протянул руку и потрогал отпечаток тела девушки на постели. Не вставая, он осмотрел комнату, обратив внимание на открытый чемодан, безвкусную одежду на вешалках, косметику на ломберном столе. Перед уходом Джейн все привела в порядок.

Лихорадка отступила. Мейтланд взял с ящика пластиковый стаканчик, приподнялся на локте и выпил тепловатой воды. Стянув одеяло, он осмотрел свою ногу. Какой-то непредсказуемый процесс выздоровления заблокировал бедро в тазобедренном суставе, но опухоль спала и боль утихла. Впервые он мог коснуться посиневшей плоти.

Мейтланд осторожно сел на край кровати и уставился на плакат с Астером и Роджерс. Он попытался вспомнить, видел ли когда-либо этот фильм, и унесся мыслями в годы юности. Несколько лет подряд он поглощал почти всю голливудскую продукцию, сидя в одиночестве где-нибудь на последних рядах пустующих пригородных «одеонов». Мейтланд потер ушибленную грудь, отметив, что его тело все больше и больше начинает походить на тело того молодого человека, каким он был в юности, — голод и лихорадка отняли по крайней мере десять фунтов веса. Широкая грудь и мощные ноги потеряли половину своей мышечной массы.

Мейтланд опустил больную ногу на пол и прислушался к движению на автостраде. Уверенность в том, что он скоро выберется с острова, оживила его. Проторчав на этом пустыре почти четыре дня, он почувствовал, что уже начал забывать жену и сына, Элен Ферфакс, сотрудников и деловых партнеров — все они отошли в тень где-то на задворках сознания, а их место заняли потребность в еде, в убежище, больная нога, но больше всего — потребность господствовать над этим окружающим его клочком земли. Жизненный горизонт сузился до каких-то десяти футов. Несмотря на то, что до освобождения оставалось не больше часа, — хотят они того или не хотят, девушка с Проктором все равно помогут ему подняться на откос, — перспектива господства над островом завладела его умом, словно некий предмет десятилетних исканий.

— Чертова нога…

В ящике был примус и немытая кастрюля. Мейтланд соскреб присохший к ее стенкам рис и с жадностью запихал в рот жесткие крупинки. Лицо обросло густой щетиной. Мейтланд посмотрел на грязную парадную рубашку и почерневшие брюки, разрезанные от правого колена до пояса. Однако эти отрепья все меньше и меньше походили на экстравагантный костюм.

Держась за стену, Мейтланд прошелся по комнате. Он задел плечом портрет Гевары, плакат сорвался и повис на одной угловой кнопке. Мейтланд добрался до двери, развернулся на здоровой ноге и сел на крышку пятидесятилитровой кадки, служившей баком для воды.

С дюжину ступеней вели к яркому солнечному свету. По углу падения лучей Мейтланд догадался, что время близится к двенадцати. Движение на автостраде было по-воскресному спокойным — не пройдет и получаса, как одно из благодушных семейств, выехавших на дневную прогулку, побеспокоит отощавший человек в изорванном вечернем костюме, мечущийся перед ними на проезжей части. Самое долгое похмелье на свете.