Громоздкий сутуловатый от могутности, он казался неуклюжим, был медлителен в движениях. Но это в космос сначала отбирали только лётчиков: нужны были люди быстрые, подвижные, находчивые, с мгновенной реакцией. А для темпонавтики важнее была выносливость, привычка к ненормальным условиям. В группу кандидатов брали металлургов, кочегаров, шахтеров, подводников, водолазов. Куницын и был водолазом, хотя море увидел только взрослым. А вырос он в тайге… И была у него хозяйственность бережливого лесничего и самостоятельность бывалого таежника, привычка рассчитывать только на собственные силы. Гурьянов все это учел, сам отбирал первого кандидата.
— Хорошо в тайге. Только там и дышится, как следует, — говорил Куницын.
— А что же ты, Саша, пошел в водолазы? — спросил Гурьянов. — Разнообразия искал, что ли?
— Какое же разнообразие под водой? Верно, на мелководье сады вроде, а в глубине — тьма и скука. Водолазное дело — тяжелое. Но у нас в тайге так говорят: если ты мужик, вали на свой горб. Знал, что под водой тяжко, на то и шел.
— Но ведь это так безрадостно: всю жизнь делать тяжелое и скучное? — допытывался Гурьянов.
— Не дело скучное, а темнота скучная, — уточнил водолаз. — Свои тонкости есть, свои хитрости. Если спустя рукава, тогда и скрепя сердце можно. Но когда стараешься, как скучать? Под водой халтурщиков нет. Не выживают. Я так понимаю: и темпоскаф — не санаторий…
Итак, в 2 часа 55 минут Куницын вошел в темпоскаф. В широкий, обвитый золотой проволокой бак, три метра в высоту, три метра в диаметре, — в странный бак с золотым бочонком на боку.
На пороге Куницын помахал рукой, закрыл дверь… и остался у всех на виду. Можно было, видеть его на экранах, можно было и заглядывать в темпокамеру сверху. Ведь ее ограждало поле, в потолке она не нуждалась. Только стеклом была прикрыта — от дождя.
Всем было видно, как Куницын уселся в свое кресло-кровать, положил руки на стол, развернул журнал, заполнил первую строку. «2 ч. 58 мин. К старту готов».
Прожекторы заливали темпоскаф голубым светом, отгоняя ночь за ограду площадки. Десятки объективов нацелились на золотой бак. Волнуясь в первый раз за эти тринадцать лет, Гурьянов нажал кнопку.
— Поехали, — сказал Куницын, повторяя знаменитое гагаринское. Но с места, конечно, не сдвинулся.
Космический старт был куда красочнее. Гигантская башня окутывалась клубами цветного дыма и, как бы опираясь на эти клубы, привставала, подтягивалась к небу, взвивалась, сверлила высоту, серебристой стрелой пронизывала облака.
Старт в быстрое время — никакое не зрелище. Все остается на своем месте: бак и бочонок, кресло и темпонавт в кресле.
— Как самочувствие? — спросил Гурьянов по радио.
— Нормальное.
И через три, и через шесть, и через пятнадцать минут:
— Порядок. Настроение бодрое.
В конце концов Гурьянов рассердился:
— Вот что, парень, ты мне тут бодрячка не разыгрывай. Меня не успокаивать надо, а информировать. У меня датчики перед глазами, вижу я, какая норма. Давай докладывай по-честному, описывай.
— По-честному, как в бане, — признался Куницын. Печет снаружи и изнутри. Будто каменка рядом.
— Ослабить? Выключить? Сделать паузу?
— Нет-нет, я не к тому. Терпеть можно. Но печет. Ужасно хочется холодного пива.
— Воздержись. Сок пей. Еще лучше не пей, полощи рот. И не геройствуй. Почувствуешь себя плохо, сам отключайся, пульт перед тобой.
— Ничего, терпеть можно. Но лучше дайте задание. А то сидишь, сам к себе прислушиваешься.
— Задание в журнале, — напомнил Гурьянов.
— По заданию спать ложиться в 3.30. Сейчас 3.24.
— А у нас — 3.22. Уже разошлись на две минуты.
Вот так началось движение поперек времени: из обычного в быстротекущее.
Но смотреть и снимать тут было нечего, Корреспонденты начали расходиться. Всем хотелось соснуть. И темпонавту полагалось спать до семи утра, до той поры, пока не завершится процесс уменьшения-ускорения.
И в семь утра, когда все собрались снова, на площадке стоял тот же золотой бак с бочонком-почкой. Но теперь они поменялись местами. Почка была слева, очутилась справа. И освещена была странным вишневым светом, казалось, там догорает пламя. Можно было разобрать, что в этом вишневом сиропе мирно спит на миниатюрной кроватке миниатюрный человечек: уменьшенная в десять раз копия Саши Куницына.
Осунувшийся после бессонной ночи Гурьянов приблизил микрофон к губам:
— Вставай, Саша, пора!
И начались чудеса.
Человечек подпрыгнул и заметался туда-сюда по своему бочонку. Раз-раз-раз, зарядка: приседание, нагибание, выжимание. Ручки-ножки так и мелькали, так и дергались, словно на пружинках. Вверх-вниз, вверх-вниз, глаз не успевал уследить. Затем человечек метнулся к умывальнику, плеснул воды, схватил и кинул полотенце, вдруг очутился у кровати; пять секунд — кровать застелена. Что-то поколдовал у ящика, что-то бросил в рот. Все вместе заняло три с половиной минуты.
Читать дальше