Георгий Гуревич - Погонщики туч

— Припек не забудь, — неожиданно сказал дядя за стеной. Видимо, он тоже не спал и делил пуды на жителей.

Шура представила себе, что она идет по тучным, золотистым нивам и каждый колос кланяется ей тяжелой головкой. Душный, предгрозовой день. На Шуре цветной сарафан, золотистые косы цвета колосьев вокруг головы, и тот, кто идет рядом с ней, молча гладит взглядом Шурин висок, и щеку, и каждый виток туго заплетенных кос.

Шура краснеет (она всегда легко краснеет). Но ей так приятно, что она нравится этому человеку — самому лучшему из всех, кого она встречала. Он похож на этого черноволосого летчика с упрямыми сжатыми губами и колючими глазами; он добродушный и терпеливый, как Нерубин; он веселый и разговорчивый, как Василий…

— Дядя, ты любил когда-нибудь?

Слышно, как профессор сердито перевернулся на другой бок.

— Безобразие! Пристаешь с глупостями, спать не даешь! Не смей меня будить больше! Какие-то мечтатели нынче — молодежь!

Шура виновато замолкла, лежала тихо, как мышонок. Несколько минут спустя старик, кряхтя, произнес:

— Что же ты думаешь, я не человек совсем? Так и родился профессором?

Подождав, пока дядя перестал ворочаться, Шура встала и тихонько села на окошко. Начищенная до блеска луна смотрела ей прямо в глаза. От сооружений тучепровода легли на луг четкие тени. Воздух все еще был насыщен экзотическим запахом морской соли и гниющих водорослей. Шура с наслаждением вдыхала его и думала сразу о луне, и о далеком море, о всех городах и областях, по которым шел к ней этот запах, о том, что она счастлива и это невозможно выразить словами.

Затем она обратила внимание, что из окошка соседней комнаты падает желтый квадрат света и на нем шевелится лохматая тень — профессор что-то пишет.

«Ах, так! — подумала Шура. — Велит спать, а сам работает. Дай-ка я его напугаю».

Она тихонько вылезла из окна, нагнувшись подкралась к соседнему, оперлась руками на подоконник и сказала басом:

— А чем вы здесь, люди добрые, занимаетесь?

Смущенный профессор одной рукой прикрывал распахнувшийся пиджак, другой — карту, на которую он наносил что-то красным карандашом. Но Шура была уже в комнате. Она бесцеремонно оттолкнула профессора.

— Что это, дядя? Объясни!

Видя, что все равно он разоблачен, профессор начал говорить, сначала с запальчивой обидой, затем все более увлекаясь:

— Что же ты думаешь, только тебе мечтать? Нам тоже мечтать хочется. Вот, думаю, в будущем году, когда засухи не будет и не понадобится орошать Украину, направим облака дальше в степь, на новые земли. Видишь, я зачеркнул астраханские степи. Здесь написано: «Безводные и бесплодные пески и солончаки». В будущем году здесь не будет ни безводных, ни бесплодных песков. Затем Казахстан — весь Казахстан должен быть таким же плодородным, как Украина; все Среднеазиатские Республики могут быть Батумским заповедником, если дать туда достаточно воды. Было время — люди открывали Землю, спрашивали у каждой страны, что она такое? Теперь другое время — мы переделываем страны. Почему Печора впадает в Ледовитый океан, если нужно, чтобы она впадала в Каму? Почему в жаркой Туркмении пески, если нам нужны там пальмовые рощи?..

Шура завладела красным карандашом.

— Дядя, здесь написано: «пустыня Кызыл-Кум». Зачеркнуть?

— Ну, конечно, зачеркни. И Кара-Кум — рядом с ней. И Голодную степь — с другой стороны. Для чего же нам голодные степи?! Зачеркни совсем!