Георгий Гуревич - Погонщики туч

Неизвестно, чем кончилась бы эта шумиха, если бы вечером 10 июня не было передано по радио сообщение. Но не лучше ли рассказать все с самого начала.

ЗА две недели до описываемых событий на окраине Саратова, недалеко от Соколовой горы, летчик Вадим Зорин и его бортмеханик Василий Бочкарев разыскали дом № 8 — небольшой, утопающий в зелени и цветах деревянный особнячок. На обитой войлоком и клеенкой двери виднелась потемневшая медная дощечка с вычурной прописью:

Профессор

доктор сельскохозяйственных наук

Александр Петрович ХИТРОВО

— Этот самый, — сказал бортмеханик, заглянув через плечо Зорина в документы, — Хитрово и на конце «о». Держись, лейтенант, попали мы с тобой на сельское хозяйство, будем с сусликами воевать.

— Петрович, а у нас написано Хитрово А. Л., - усомнился Зорин.

— Большая разница — П. или Л.! Перепутали на телеграфе. Разрешите звонить, товарищ лейтенант?

Дверь открыла румяная старушка в кружевном переднике.

— Вы к Шурочке? — спросила она, любезно улыбнувшись.

— Нам нужен товарищ Хитрово А. Л., - объяснил лейтенант.

— Пожалуйста, пожалуйста, — засуетилась старушка. — Профессор сейчас освободится. Пройдите сюда — вот в эту дверь.

В передней лейтенант внимательно осмотрел себя в высокое трюмо. Из зеркала на него глядел невысокий, аккуратный офицер с солнечными пуговицами и снежным воротничком. По каждому крючку можно было угадать офицера, только месяц тому назад выпущенного из училища.

— Возьмите бархотку, старшина, стряхните пыль с сапог. И ремешок потуже!

Услышав официальное обращение, Василий поспешно нагнулся. Не такой человек был лейтенант, чтобы спорить с ним по делам службы.

В соседней комнате было сумрачно и прохладно. Косые лучи солнца били из стеклянной двери. Оттуда доносились голоса: мужской — немного хриплый и женский — высокий, взволнованный, срывающийся.

— А я говорю, — утверждал хриплый голос, — что ученый должен доводить дело до конца. И если надо ставить опыт семь лет, я буду его ставить семь лет, а если сто лет, я найду учеников, которые завершат работу.

— А какая у тебя гарантия, что ты прав? С какой стати ты мешаешь людям идти своим путем? — волновался женский голос.

Подойдя к стеклянной двери, летчик увидел террасу, обвитую диким виноградом, столик с медным самоваром, а за столиком — полного старика в чесучевом костюме, со смятой панамой на затылке и спину тоненькой девушки в пестром сарафане.

Румяная старушка стояла тут же и дергала старика за рукав, пытаясь что-то сказать ему.

— Нужно исчерпать метод до конца, — твердил старик, стуча чайной ложкой по столу. — У нас уже есть теория. Я считаю, непорядочно… да, да, да, непорядочно поднимать шум из-за двух опытов.

— Не двух, а двухлетних… — возвысила голос девушка.

«Вот то да! — заметил про себя Василий. — Ничего себе свисточек». Привыкнув к полутьме, он разглядел развешанные на стенах странные предметы. Это были как будто бы обыкновенные оркестровые и джазовые инструменты, только увеличенные до фантастических размеров: медные литавры величиной с турецкий барабан, чудовищный барабан в полтора человеческих роста, гигантские органные трубы, похожие на орудия, флейты, упирающиеся в потолок, подковообразные камертоны и сирены, наконец, даже милицейские свистки, только такого размера, что милиционер мог бы войти в свисток, как в будку. Со страстью механика, встретившего незнакомую машину, Василий выстукивал инструменты, старался даже заглянуть внутрь, и пальцы его невольно теребили отвертку в кармане.

— Ну и профессор, — ворчал он, — сусликов свистком пугает! Интересно, как же в него дуют?

— Оставь, Ваня, ты же в чужом доме…

Но не услышав официального обращения «товарищ старшина», Василий пропустил замечание мимо ушей.

— Четыре поколения Хитрово, — видимо, сдерживая себя, говорил старик, имели ученые степени. Научная порядочность — наш принцип.

— Дело не в порядочности, а в косности, — возражала девушка, теребя виноградный лист. — Это срочная работа. Нужно вовлечь в нее всевозможные институты. А там Хитрово или не Хитрово — это дело десятое.

Профессор вытер лоб панамой, скомкал ее в руке и удивленно посмотрел на нее.

— Ну, как же объяснить тебе, что белое — это белое, а черное — черное? — начал он и вдруг, потеряв терпенье, закричал: — Ведь ты же девчонка! Ты под стол пешком ходила, когда я уже лекции читал!

— А, вот оно! — произнес Василий.