Филип Фармер - Протест

Кэрд побежал в глубь леса. Бросив взгляд в сторону, он увидел сквозь ветви деревьев конический шлем и копну каштановых волос женщины-органика, которую он заметил раньше под мостом. Густые заросли тут же скрыли ее. Кэрд замедлил бег, стараясь на шуметь, пока он не отбежит подальше от дорожки. Петляя сквозь заросли, он помчался к ручью. У ручья он встал на четвереньки и выглянул из-за росшего у самой воды куста. Сначала слышались только голоса, никого видно не было. Затем в просвете между деревьями появился мужчина-органик; за спиной его висел большой зеленый ранец. Толстый провод из ранца тянулся к маленькой квадратной пластинке в руке. В другой руке органик держал длинную трубку с диском на конце. К трубке тоже тянулся провод от ранца. Органик двигал руками вверх-вниз и из стороны в сторону.

Кэрд издал едва слышный сгон. Он был знаком с этой штукой. В трубке находился прибор, способный определять тепло, исходящее от человеческого тела, фиксировать его запахи, прослушивать дыхание и биение его сердца.

Если бы только он мог перейти ручей и выбраться к пещере до дождя!

(«Если бы, да кабы!! — втесался Репп. — У тебя два пистолета! Нападай, открывай огонь!»)

(«Нет, нет!» — молил Ишарашвили.)

Внутри него вдруг промелькнул яркий свет, за которым тут же последовала густая тень. Свет, казалось, вылился из глаз, ослепив его. Слепота усилилась с наступлением тени. Кэрд вздрогнул. Что произошло? Неужели в конце концов он распался на части, находя спасение в разрушении?

(«Я вернулся!» — произнес какой-то голос.)

Кэрд прикусил губу, чтобы не закричать.

(«Ты?» — спросил Ом.)

(«Меня забрал к себе Господь. Я не оправдал надежд».)

(«Отец Том!» — вскричал Дунски.)

(«Каким, к черту, образом призрачный Бог может отвергать столь же призрачную душу?» — спросил Ом.)

(«Он наказал мне возвращаться домой к моему Создателю. — Голос Зурвана был приглушенным и отдаленным, словно звук колокола затонувшего судна, раскачиваемого легким течением. — Он вытолкнул меня из королевства славы обратно в то ничто, из которого я вышел».)

Кэрду захотелось воплем заглушить непрошеные голоса. Но тогда его немедленно обнаружат. И тогда — конец. А какая разница: молчать, кричать — все равно ему не спастись. Его вот-вот схватят. Сейчас вопрос только в том, сдаться ли сразу тихо и спокойно или вступить в перестрелку и быть убитым в открытом бою.

(«Убивать — это неправедный путь, — настаивал Ишарашвили. — Ты… Я… мы… но я хочу сказать мы все время избираем неправедные пути. А теперь ты хочешь вступить на самый дьявольский из них».)

(«Лицемер! — завопил Ом. — Лицемер! Все сплошное лицемерие. Но на сей раз ты все-таки прав, Ишарашвили!»)

Кэрд распростерся на земле, подперев подбородок руками. Голоса продолжали бурчать, перебивая друг друга. Ослепление прошло, однако видел он неотчетливо, словно сквозь густую пелену жаркого воздуха. Высокая трава впереди закачалась.

На стебелек тонкой травинки прямо у его ноги приземлился кузнечик. Прицепившись к травинке, он раскачивался вместе с ней, словно ярко раскрашенный метроном — взад-вперед, взад-вперед.

Взгляд Кэрда фокусировался и тут же расплывался. Кузнечик влетал в его поле зрения и тут же снова выходил из него. Насекомое то вырисовывалось четко, то теряло ясные очертания. И все-таки Джеф сумел рассмотреть покрытые фиолетовой краской усики-антенны, ярко-зеленую головку, золотистые глаза, оранжевые лапки и полосатое черно-зеленое тельце.

— Озма! — простонал он.

Кэрд заплакал, а кузнечик растворился в его слезах.

Он совсем разрыдался, тело его сотрясалось. Он не в силах был больше контролировать себя. Всхлипывая, Джеф вцепился руками в землю. Он предал государство, предал иммеров, возлюбленных, друзей, да и самого себя.

Голоса внутри него визжали, гремели, рвали его на части. Кэрд перевернулся на спину, чтобы взглянуть на деревья. Ему привиделось, что сверху на него смотрят двое мужчин.

Наступило Рождество Вторника.

Джеф Кэрд выглянул из окна вниз на просторный двор лечебницы. Она находилась на 121-й Западной улице, недалеко от пересечения авеню Фредерика Дугласа и Святого Николаса. Легкий снежок падал на землю, образовывая белые заплаты на зелени травы, и тут же таял. Первый снег за эту зиму, и скорее всего, последний. Никаких праздничных украшений во дворе видно не было, и деревья стояли голые. Но почти во всех окнах многоквартирного дома на противоположной стороне улицы красовались фигурки Санта Клауса, восседающего в санях, запряженных оленем.