Лоренс Даррелл: Бальтазар (Александрийский квартет - 2)

Лоренс Даррелл

Бальтазар

(Александрийский квартет - 2)

Своей МАМЕ

посвящает автор эту летопись

незабытого Города

Зеркало видит человека прекрасным,

зеркало любит человека; другое зеркало видит

человека безобразным и ненавидит его; но оба

впечатления вызваны одним и тем же лицом.

Д. А. Ф. де Сад. "Жюстин"

Да, мы настаиваем на этих подробностях,

вместо того чтобы прятать их, подобно вам,

под флером благопристойности, убивая их

жуткую пряность; они будут в помощь каждому,

кто хочет познакомиться с человеком

накоротке; вы представить себе не можете,

сколь полезны подобные яркие сцены для

развития человеческого духа; быть может, мы

и пребываем в сей области знания во мраке

невежества только лишь из-за глупой

осторожности тех, кто берется об этом

писать. Одержимые нелепыми страхами, они

способны лишь обсасывать банальности,

известные каждому дураку, им просто не

хватает смелости, протянув дерзновенную руку

к человеческому сердцу, обнажить перед нами

его гигантские идиосинкразии.

Д. А. Ф. де Сад. "Жюстин"

Уведомление

Персонажи и ситуации этой книги, второй из четырех, - не продолжения, но единоутробной сестры "Жюстин", - являются полностью вымышленными, как и личность рассказчика. И опять же не в ущерб реальности Города.

Современная литература не предлагает нам какого-либо Единства, так что я обратился к науке и попытаюсь завершить мой четырехпалубный роман, основав его форму на принципе относительности.

Три пространственные оси и одна временная - вот кухарский рецепт континуума. Четыре романа следуют этой схеме.

Итак, первые три части должны быть развернуты пространственно (отсюда и выражение "единоутробная сестра" вместо "продолжения") и не связаны формой сериала. Они соединены друг с другом внахлест, переплетены в чисто пространственном отношении. Время остановлено. Только четвертая часть, знаменующая собой время, и станет истинным продолжением.

Субъектно-объектные отношения столь важны в теории относительности, что я попытался провести роман как через субъективный, так и через объективный модус. Третья часть, "Маунтолив", - это откровенно натуралистический роман, в котором рассказчик "Жюстин" и "Бальтазара" становится объектом, то есть персонажем.

Это не похоже на метод Пруста или Джойса - они, на мой взгляд, иллюстрируют Бергсонову "длительность", а не "пространство-время".

Центральная тема всей книги - исследование современной любви.

Эти соображения звучат, быть может, нескромно или даже помпезно. Но, пожалуй, стоит поэкспериментировать, чтобы посмотреть, не сможем ли мы открыть какую-нибудь морфологическую форму, которую можно было бы приблизительно назвать "классической", - для нашего времени. Даже если в результате получится нечто "научно-фантастическое" - в истинном смысле слова.

Л. Д.

Аскона, 1957

ЧАСТЬ 1

I

Тональность пейзажа: коричневый, отливающий бронзой; высокая линия горизонта, низкие облака, по жемчужного цвета земле бредут устрично-фиолетовые тени. Львиный бархат пустынных песков: над озером надгробья пророков отблескивают на закате цинком и медью. Тяжелые морщины песка - как водяные знаки на земле; зелень и лимон уступают место пушечной бронзе, одинокому темно-сливовому парусу, набухшему, влажному: нимфа с клейкими крыльями. Тапосирис мертв среди изломанных колонн и навигационных знаков, исчезли Люди с Гарпунами... Мареотис под раскаленной лилией неба.

Лето: цвета кожи буйвола песок,

горячее мраморное небо.

Осень: набухшие кровоподтеки туч.

Зима: студеный снег, ледяной песок.

Раздвижные панели неба.

Проблески слюды.

Чисто вымытая зелень Дельты.

Великолепные россыпи звезд.

А весна? Да будет вам, не бывает весен в Дельте, не бывает ощущения свежести, мир не рождается заново. Прямо из зимы окунаешься в восковой слепок лета, и тяжкий жар заливает легкие. Но по крайней мере здесь, в Александрии, прерывистые выдохи моря спасают от мертвенного веса летнего небытия - сквозняки скользят меж стальных бортов линкоров, карабкаются через парапет и перебирают полосатые тенты кафе на Гранд Корниш. Я никогда бы не...

* * *

Город, выдуманный наполовину (и все же реальный), берет начало в наших душах и в них же находит конец, оставив только корни - в памяти, глубоко под землей. Почему из ночи в ночь я обречен возвращаться назад, склоняясь у камина над исписанными листами бумаги? Я топлю рожковым деревом, а снаружи стискивает стены дома эгейский ветер, стискивает и отпускает снова и гнет кипарисы, как луки.