— Что это?! — невольно вскрикнул вслух Найл.
Впереди, на всю ширину горизонта, показалась темная нить.
— Еще, еще, — попытался подогнать шар правитель. Быстрее.
Нить продолжала расширяться.
— Море! — восторженно закричал Найл. — Слышишь ты, таракашка, это море!
Шар все еще продолжал свой полет, хотя и начал потихоньку снижаться. Вот уже различимы белые гребни волн, влажные прибрежные камни, нити водорослей, выброшенные бурными стихиями. Шар опустился. Паук выбрался на камни и замер.
— Подойди ближе к воде, — сказал Найл. — Я хочу увидеть, что творится на дне.
— Нет, — испуганно попятился Скорбо.
— Ближе! — потребовал правитель. Я хочу знать, есть ли там моллюски, плавают ли рыбы.
— Нет! — животный ужас, который издавна испытывали перед водой восьмилапые лишил паука способности двигаться.
— Ближе!!!
— Не-е-ет!!!
— Вперед! — вместе с категорическим приказом Найл послал мощный импульс своего гнева.
— Нет, — словно рассмеялся Скорбо и… умер.
Посланник остался на берегу, в полутора дневных переходах от ближайшего жилья, наедине с жадно чавкающем над водорослями тараканом.
* * *
Солнечный луч ударил по глазам, заставив Найла прикрыть лицо ладонью и откатится немного в сторону.
— Прекрасное утро, не правда ли? — услышал он знакомый голос.
— Уже утро? — Найл заставил себя приподнять веки.
— Позднее, — кивнул Верховный одитор. — Но в нашей среде проснуться поздно считается богоугодным поступком. Это среди колодезников законы прямо противоположны.
— Я нашел его, — сразу выложил главное Найл.
— Далеко, — понял по грустному тону хозяин.
— Девять дневных переходов. Посланник сел, отряхнул с коленей песок. В принципе, конечно, на девять переходов меня хватит. Однако на побережье нет пресной воды. А после такого долгого пути у меня уже не останется сил ни ползать за моллюсками, ни ловить рыбу.
— Протяни вперед левую руку.
— Вот, — Найл вытянул руку с браслетом. Верховный одитор наложил на браслет золотой крест, точно совпавший с крестообразной выемкой, накинул сверху веревку и умело обжал крест по месту:
— Властью, данной мне Господом нашим триединым во имя отца, жены и сына их святого духа присваиваю тебе звание одитора!
— Уже? — растерялся от такого поворота Найл.
— На расстояние в девять дневных переходов от города не удалялся еще никто.
— Не может быть!
— Может. Одиторы издавна исследуют окрестные земли. Некоторые удалялись на три, на четыре перехода в разные стороны. Многим так сильно хотелось увидеть оазисы, что они и вправду появлялись в их ночных мирах. Тогда мы отправляли в тех направлениях экспедиции. Некоторые возвращались, некоторые исчезали бесследно, но никаких оазисов не удавалось найти никому. Потом мы стали отправлять в стороны отряды с одиторами. Дело в том, что каждый из нас в ночном мире может начать свой путь только из тех мест, в которых побывал в дневном. Так удалось увеличить радиус исследованных земель до семи дней пути. И опять кто-то видел впереди оазисы, и опять уводил с собой людей. Из этих походов не вернулся никто. Когда Господь накладывал на нас Проклятие, он позаботился о том, чтобы никто не смог сбежать из заключения.
— Но что тогда делать? Сдаться?
— Зачем? — удивился Верховный одитор.
— Наконец-то мы знаем, в каком направлении и как далеко от нас находится открытая вода. Теперь нужно придумать, как до нее добраться.
Думать. Найл весь день бродил по золотому миру, по берегу болота, по храму, приглядываясь к различным предметам и приспособлениям, и думал. При виде людей он вспоминал, как использовал рабов при бегстве из города, когда после каждого перехода часть носильщиков передавала свой груз остальным, чтобы постоянно уменьшающийся численно отряд мог продвигаться дальше — однако он сильно сомневался, что Верховный одитор пожертвует таким количеством людей ради сомнительного шанса на выход к морю одного-единственного человека. При взгляде на небесные колеса он думал о возможности соорудить повозки и взять куда большее количество припасов нежели можно было бы унести на себе, или вовсе сделать повозку самоходной — под парусом. Но эти идеи упирались в непреодолимое препятствие: отсутствие у местных жителей любых материалов, кроме камня и золота.
Прутья и кожа, которые он видел на гигантских колесах, считались особо ценным и редкостным материалом и копилось по крупицам — прутья или жесткие корни получались от храмовых растений или изредка вылавливались в болоте, а на коже слишком часто встречались особые приметы, которые делали ее непригодной для видимых людям изделий.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу