Бруно Бюргель - Ракетой на Луну

— Еще раз благадарю вас, Бен-Хаффа, за ваше внимание и благоприятный для меня отзыв! Я приеду посмотреть ваше сооружение и взглянуть в самый могущественный телескоп на тот мир, к которому стремлюсь…

— Вы будете у меня дорогим гостем!

Они расстались.

Иоганнес Баумгарт шел рядом со своей спутницей по чудесным аллеям и цветникам огромного парка вслед за другими знакомцами, с которыми он условился пообедать вместе в приморском отеле. Кругом царила глубокая тишь. Солнце было слегка затуманено, но в атмосфере царила гнетущая духота, и с низко нависших веток еще капали остатки недавно прошедшего дождя. Под лиственной крышей стоял одуряющий аромат, он усыплял, укачивал. Немец испытывал тяжесть в мозгу и во всем теле — он был непривычен к тропическому климату.

Его хорошенькая спутница молчала, но он с необычайной силой чувствовал ее породистую и волнующую женственность среди волн ароматов; легкий шелест ее платья звенел у него в ушах, отдаваясь причудливым ритмом. Он снял свою легкую мягкую шляпу и провел рукой по лбу.

Маленькая улитка переползала дорожку, неся на себе свой домик. Он чуть не наступил на нее ногой. Он нагнулся, поднял животное и осторожно посадил его на траву.

Хадиджа с интересом наблюдала этот маленький инцидент. Он открыл ей глубокую сущность натуры этого человека. Вихрь мыслей пронесся в ее мозгу. Она подметила, что Баумгарт несколько раз как будто порывался остановиться и поблагодарить ее за заступничество — и всякий раз смущенно и застенчиво ускорял шаг, чтобы нагнать далеко опередивших его друзей. Депутатка, отлично знавшая людей, читала теперь в его сердце, как в книге, и это почти детское смущение и чистота действовали на нее тем неотразимее, что едва ли встречались раньше этой прославленной красотке.

Она первая нарушила молчание:

— Для вас начинается пора, обильная трудами, и у вас мало будет теперь досуга, Баумгарт!

Он встрепенулся.

— Да, да, и я рад этому: тяжелый груз снят с моих плеч! Цель лежит передо мною!

Спустя немного времени он вдруг схватил ее руку с какой-то отчаянной решимостью — и еле вытолкнул из себя фразы, которыми благодарил ее за доброе слово в парламенте.

Хадиджа-Эфрем остановилась. Она тихо пожала узкую руку ученого ребенка, шедшего рядом с нею, и задумчиво уставилась в землю.

— Все же меня берет сомнение, хорошо ли я поступила! Придет, может-быть, день, когда я в этом раскаюсь…

Он вопросительно посмотрел ей в лицо, не понимая смысла ее слов.

— Вы смотрите на меня вопросительно. Мои слова кажутся вам неясными и двусмысленными?…. Может-быть, я поясню их вам в другой раз. Увижу ли я вас перед вашим от'ездом? Свидание, прощание… перед от'ездом в неизвестность!.. Вы непременно приезжайте в Каир. Меньше чем в полчаса электрический трамвай доставит вас к моему дому. Далеко за городом, в роще Задфэ, лежит домик моей старой матери, тихий и заброшенный. Здесь я провожу весь год и развожу в старом саду цветы. Вы узнаете другую Хадиджу, отнюдь не депутатку Государственного Совета!.. Приедете?

Иоганнес Баумгарт потупился; потом чуть слышно проговорил:

— Я приеду.

Хадиджа-Эфрем-Латур схватила руку немца и тихо пожала ее.

— А я буду вас ждать!

— Алло! — донесся громкий голос с конца аллеи. Эго был голос Стэндертона. — А мы думали, что вы сбежали!

Отставшие спутники быстро двинулись вперед. У поворота дороги сверкнуло море и вырисовалась громада приморского отеля с длинным рядом стеклянных окон. Они пришли к цели.

Арчибальд Плэг, расходившийся в этот день, как еще никогда, положительно не представлял себе, чтобы прелестная Хадиджа могла быть так тиха и серьезна, как в этот день. Все его маленькие стрелы на этот раз не отлетали со звоном от щита ее насмешливой иронии, а падали наземь. И старый тюлень, ворча, с тем большим увлечением отдавался вину.

— Чорт его знает, долго-ли еще придется наслаждаться им!

На узамбаранитных заводах на Мысе Доброй Надежды закипела горячая работа. Четырнадцать дней под ряд Стэндертон-Квиль вообще не показывался. Он выходил из своего конструкционного бюро только для того, чтобы позавтракать или с трубкой во рту прогуляться вечером под платанами; и даже в этом случае требовал, чтобы его оставляли в покое. Он часто совещался по специальным вопросам с выдающимися коллегами из своего широкого круга знакомых. Пять раз переделывались планы относительно окон, которые надлежало устроить в небесном корабле — даже здесь возникал целый ряд вопросов, возможностей и опасностей.