Владимир Яценко - Пленники зимы

Извините.

– Дзю! – яростно шипит Калима. – Немедленно на пост!

– И что тебе открылось? – не скрывая восторга, вопрошает Наташа. – Что главное в жизни?

– Смирение, терпимость… – это я хорошо про смирение сказал. Именно его сейчас чувствую: покой и смирение. – Все мы – звенья одной цепи, связанной Господом.

Необходимо мириться с судьбой и терпеть соседей.

– Соседи?

– Что ещё за цепь?

– Соседи по жизни, соседи по цепи, – кожей чувствую: не слышат, не понимают. Но это настолько важно, что спешу уточнить: – На самом деле не цепь – а сеть.

Многомерная сеть из нитей судеб, узлы которой – список событий между прошлым и будущим, генеральная история, написанная от начала времён и до конца мира.

– Всё предопределено и от нас ничего не зависит?

– Зависит. Гамлет исполняется на сцене уже пятьсот лет. Ты наперёд знаешь все события в пьесе и реплики героев, но интерес не пропадает. Почему?

– Игра актёров…

– Точно. Мы в любом случае исполним предначертанное. Но весь вопрос в том, КАК мы это сделаем.

– Несправедливо: у одних интересные роли, у других – нет.

– Нет скучных ролей, есть равнодушные исполнители.

– Что там насчёт смирения? – просыпается Сергей. – Это про то, как если ударили по левой щеке, подставь правую?

– Именно. Если позволил кому-то ударить себя по щеке, то признай свою слабость, умерь гордость, не копи злобу, не множь ненависть.

– И где же здесь справедливость?

– Представь, что у тебя угоняют машину. Ты хватаешься за пистолет, стреляешь вслед угонщику и… убиваешь его. Что произойдёт дальше?

Он молчит.

– Тогда я скажу: тебя будут судить и посадят в тюрьму. Потому как кроме твоих представлений о справедливости есть закон, чтобы люди не поубивали друг друга.

Так и у Господа. Он судит по своим законам, и Ему нет дела до наших представлений о жизни.

– Но как-то же надо наказывать…

– Не надо. Ты купил сыну канарейку и не уберёг её от кота. Неужели, чтобы успокоить ребёнка, ты при нём этого кота повесишь? И обрати внимание: с твоей точки зрения, с точки зрения взрослого человека, который ЗНАЕТ! – кот, на самом деле, прав…

– Опять проповеди, – недовольный голос Маши. – Церковь, схимники с отшельниками… целовать иконы да челом в пол. Бред интеллекта… Я не могу этого принять.

– А тебя никто не спрашивает. Это задано. И насчёт поцелуев и челобитья… значит, не страдала. И не желала. Поздний вечер, ночь, зима, а у тебя в хате не топлено, и ты одна, и до соседей не докричишься, не дозовёшься, и болен ребёнок.

Знаешь, чтобы дотянуть до рассвета и ребёнка не потерять, не то что головой об пол перед иконой – доски неструганные целовать будешь. Страстно! В засос! Лишь бы оставалась надежда. Лишь бы потом не сказать себе: можно было ещё раз попросить, а не попросила. И ничего не поправить…

И вдруг я чувствую, как стремительно поднимаюсь всё выше и выше. Это было странно: я видел себя, Светлану, Калиму. Видел оба вездехода, Игоря с автоматом на одном из них. И всё это вместе с камнями и скалами стремительно уносилось вниз, съёживалось до микроскопических размеров. Но, уменьшившись, не пропадало, не терялось в нагромождении всё прибывающих деталей ландшафта. Будто с увеличением угла обзора что-то происходило и со зрением: все эти детали были хорошо видны. Я мог их рассмотреть.

Ещё я почувствовал холод. И жар. Тьму и ослепительный свет. И вроде бы это было всё разное, но, с другой стороны, как бы в одном. Нет, не так: всё это было в одном, только по разные стороны. Ещё была печаль, и тоска, и одиночество.

Усталость тоже была, такая древняя, что казалась старше человека, который когда-то первым выдумал это слово.

Я увидел, как обмякло моё тело, как Света бросилась к нему, как приподнялись со своих мест Сергей с Германом, как осторожно приблизились Наташа с Машей. Как Игорь спрыгнул с вездехода, а Калима отправила его обратно. И, что самое странное: они все были в кепках с длинными козырьками; на всех были одинаковые комбинезоны, делающие тела бесформенными и безликими. Но я точно знал, кто из них кто. Я даже рассмеялся: я точно знал, кто из них что чувствует.

Вот лиловый страх Игоря, его уныние, его ужас перед этим неведомым миром, слепое, фанатичное поклонение металлическим приспособлениям, дающим иллюзию силы.

Сергей – растерявшийся, подавленный, получивший неожиданную поддержку Наташи и Маши, благодарный им за это. А вот и Маша – сложная смесь амбиций и неосознанных надежд, её преклонение перед Калимой, её просыпающаяся любовь ко мне.