Морье Дю - Голодная Гора

Медный Джон медленно вошел в дом, крепко сцепив руки за спиной. Барбара и Элиза последовали за ним. А Джон и Джейн направились к дальнему концу парка, где громадные сосны склоняли свои ветки к самой воде залива, и стояли там, глядя на широкие просторы гавани, пока на Голодной Горе не погасли последние отблески солнечного света.

- Как жаль, что произошла эта неприятная сцена, - сказала Джейн.

- Что ты имеешь в виду? - спросил ее брат.

- Неприятно, что отец ударил собаку Сэма Донована.

- Ах, ты об этом... Да, это несколько подпортило приятный день. Я бы мог осмотреть эту собаку, только ничего хорошего из этого не получилось бы. Отец бы рассердился, а Сэм Донован мог бы неправильно это истолковать.

- Ты бы все равно ничего не мог сделать. Мне просто неприятно, что это случилось... Как ты думаешь, будет какая-нибудь польза от этой поездки на Барбадос? Поможет это Генри?

- Я в этом уверен. Весной он будет уже в Италии. Ты, наверное, слышала, они договорились с Фанни-Розой встретиться в Неаполе.

Джон повернулся и медленно зашагал к дому. Джейн взяла его под руку. Оба они молчали, думая о Генри. Джейн вспоминала его веселую улыбку, его смех, то, как он стоял, махая им рукой, на корме маленькой лодочки, которая только что отчалила от пристани и направлялась в сторону "Генриэтты", и гадала, насколько эта его веселость была естественной или, наоборот, маской, за которой он пытался скрыть свою болезнь от родных и от самого себя. А Джон видел лишь балкон в Неаполе и девушку с цветком в волосах, это была Фанни-Роза, и она бросала свой цветок Генри. Возможно, в окрестностях Неаполя есть холмы и озеро. Возможно, Фанни-Роза будет там купаться и покажет свое нагое тело Генри. Возможно, они будут там гулять, взявшись за руки, а потом лягут, и она позволит ему себя целовать. Ему, его брату Генри, который гораздо достойнее его, он умен, обаятелен, лучше во всех отношениях, чем он, Джон. Его брату Генри, который так болен... Ревность, охватившая его при этой мысли, была столь постыдной и достойной всякого презрения, что его охватила ненависть к самому себе, к тому, что он думает. Несмотря на любовь к брату, он ему завидовал - каждый взгляд, каждая улыбка Фанни-Розы, одно-единственное прикосновение ее руки приносили ему невыносимые страдания, хотя он понимал, что эта улыбка принесет несколько недель счастья и забвения больному, умирающему человеку. Он не просто завидовал, он ненавидел. И то, что Генри будет думать о Фанни-Розе, мечтать о ней, показалось ему таким чудовищно невыносимым, что Джейн, взглянув на его бледное лицо и в горящие глаза, с тревогой спросила:

- Что с тобой, Джон? Ты не заболел?

- Нет, - ответил он. - Все в порядке.

Она постояла в нерешительности, а потом пошла в дом, а Джон, глядя на окна Клонмиэра, увидел, что в комнатах зажигают свечи, задергивают занавеси, что уже наступил вечер, но ему казалось, что все это лишено смысла, и ничто не имеет и не будет иметь значения, кроме его тоски по Фанни-Розе, что он способен совершить убийство, стать клятвопреступником, отправиться в ад, только чтобы она ждала там, наверху, в комнате в башне, ждала бы его, Джона Бродрика, а не его брата Генри.

7

Осень тысяча восемьсот двадцать седьмого года оказалась чрезвычайно тяжелой для Джона Бродрика. Погода была скверная, непрерывно дули ветра, так что в течение всего ноября доставлять руду из Дунхейвена в Бронси было почти невозможно, а новая шахта, недавно заложенная, не приносила ожидаемых доходов. Прежде всего, капитан Николсон не вполне правильно рассчитал направление штольни, слишком сильно углубив ее, так что она уперлась в водоносный пласт, и дальнейшие работы были связаны со слишком большими трудностями, несмотря на новый насос, установка которого потребовала нескольких сотен фунтов. Поэтому было решено оставить этот участок и попробовать бить шурфы в восточном направлении. Однако здесь, несмотря на то, что результаты сразу же оказались благоприятными, грунт был настолько твердым, что ни одного дюйма нельзя было пройти, не прибегая к помощи взрывчатки. А это тоже требовало значительных расходов. На каждую унцию пороха, ввозимого в графство, требовалось специальное разрешение муниципальных властей, а бочонки с порохом приходилось хранить на складе боеприпасов дунского гарнизона, и для того, чтобы переправить через бухту очередной бочонок с порохом, нужно было расписываться в специальной ведомости. К тому же цены на медь, стоявшие до тех пор достаточно высоко, значительно упали. Крупные медеплавильные компании в Бронси практически могли диктовать свои условия, и Медный Джон стал подумывать о том, чтобы частично сбывать свою продукцию с помощью частных контракторов.