Андрей Дмитрук - Собачья свадьба

"Талант должен быть смелым, - сказала одна из девушек, пришедших с ними, - иначе не пробьешься. Подумаешь, рецензии! Пушкина и то ругали. На всякий вкус не угодишь". - "Настоящий поэт - штука хрупкая, от удара может и сломаться", - возразил Орест, в круге света из-под абажура пытливо рассматривавший Краева. "Со сложностью растет хрупкость. Это машина не знает ни страха, ни колебаний. А человек, особенно художник..." "Пробьешься, не пробьешься... Мещанство чистой воды! - возмутился усатый. - Да на кой ляд ему куда-то пробиваться? Мандельштам, что ли, пробивался? Или Хлебников, со стихами в наволочке? Если стихи чего-нибудь стоят, они до людей дойдут. Хоть через пятьдесят лет, хоть через сто..."

Уже, гневно сверкая взором, подобралась для достойной отповеди девушка, говорившая о смелости. Уже закипала крутая, в лучшем духе "Паруса" перебранка. Но тут вмешалась мудрая баба Кира. И сказала с серьезностью, которая совсем не шла к ее линялому халату и толстым коленям: "Пустословите, дети мои. Все суета. Не слушай их, мой милый поэт. И меня не слушай. И вообще никого, кроме себя. Если для того, чтобы рождалось у тебя зрелое слово, нужны тебе уединение и безвестность - уйди в темноту. Если вдохновляют тебя полные залы и камеры телевидения - и в том нет позора, добивайся. Только и себя не слушай, когда вдруг захочется все бросить и отсидеться в теплой дыре. Тебе надо писать. Умирай, но пиши стихи. Невыполненное предназначение взрывает человека изнутри. Погибший дар отравит тебя трупным ядом; ты станешь выплескивать душевную муть на ближних, и будет тошно даже в золотых хоромах. И никто не поможет..."

Наступило молчание. Орест сосал трубку, сидя в позе "лотоса", и все так же колкими зрачками ощупывал Краева. К мужу присоединилась Кира, обходившая гостей с чайником. Глядела пристально, цепко, словно что-то очень важное решалось в эту минуту. Чувствуя себя, как мышь перед парой полозов, Олег облизнул пересохшие губы, скомканно засмеялся. Лишь бы что-нибудь сказать, похвалил заварку. Минута прошла, не уронив чудесного плода. Супруги переглянулись с видом некоторого разочарования, и Кира спросила: "Хочешь спать? Я постелю..."

То была правда. Он безумно хотел спать. Ему сворачивало челюсти зевотой. Но ложиться в чужой квартире не хотелось. И так предстоял душеспасительный разговор с матерью... Олег поблагодарил и отказался. Хозяин, сквозь слои табачного дыма подойдя к окну, отдернул толстую штору с помпонами - вероятно, тоже наследство тестя-академика - и остро прищурился навстречу оловянному рассвету.

...Когда сонная братия вразброд, похохатывая друг над другом и рассеянно толкаясь, уже выкатывалась на просторную лестницу, Орест придержал Хорунжего и шепнул ему несколько слов. "Чего это он?" - погодя спросил Краев, смекнув, что речь шла о нем. "Да так... Приглашает нас с тобой в свою лабораторию. Пойдем?" - Олег кивнул; его внимание было уже привлечено другим.

Вдоль горбатой, мощенной булыжником улицы, мимо разузоренных фасадов бывших домов в стиле "модерн-рюс" трусцой бежала собачья свадьба. По пустынной, еще мокрой, дымящейся мостовой. Минуя глубокие черные подъезды, где дворники гремели ящиками, готовясь к приходу мусоровоза. Некрасиво бежала, именно по-собачьи: уронив головы, работая тощими лопатками, сиротливо поджав хвосты. Восемь, десять, двенадцать собак, рослых и мелких, темных и пестрой масти, носивших на себе печать определенной породы - или чудовищных помесей. Несмотря на все различия, в глазах и побежке читалось одно. Они следовали предназначению. Весна гнала их, как перелетных птиц, как рыбьи косяки на нерест. Зов, записанный на бобине кровообращения во времена Лесной Стаи, заставляя их приникать к асфальту, и вынюхивать путь в каменной чащобе, и, увернувшись от грузовика, как предки - от разъяренного тура, снова собираться вереницей. Пробегая мимо загулявших юнцов, собаки не оборачивались, только скашивали глаза. Дико блестели их белки.

Внезапно Краев ощутил некое дивное родство с этими неприкаянными существами. Быть может, то душевное созвучие, которое заставляло первобытного человека избирать себе тотем, зверя-покровителя. Бессознательно желая освободиться, Олег замахал, заулюлюкал вслед. Его поддержали. Псы уже совсем по-волчьи пустились размашистой рысью, озираясь и прижимая уши...

Через несколько дней Григорий привел Олега в лабораторию Ореста. Краев никогда не был в подобных местах, разве что читал или видел по телевизору. Ему показалось скучным и зловещим нагромождение приборов, похожих на радиоприемники с вывернутым нутром. Он сторонился грубо сваренных стеллажей и каркасов, месива разноцветных проводов. Мерещились внезапные разряды, ожоги. Пахло паленой резиной и канифолью. Здесь должны были обитать страшные металлические крысы с красными глазами-лампами: грызть по ночам изоляцию, глодать медь...