Андрей Дмитрук - Собачья свадьба

Люди одинокие, остро нуждавшиеся в общении, в самоутверждении и бог знает в чем еще; скрытые властолюбцы, деятели устрашающей энергии, коим жизнь не уготовила более широкого поприща; женщины в поисках спутника жизни; добрые компании, которым надо было где-то поколобродить, не входя в тяжкий расход; снобы, мечтающие о "Стойле Пегаса", - вся эта пестрая публика оседала в залах и подвальчиках, под двойной властью "Общепита" и райкомов комсомола. В советах кафе-клубов можно было встретить как благороднейших энтузиастов-бессребреников, так и суровых деляг, надеявшихся погреть руки около платных билетов (дельцы, кстати, позднее и провалили движение). "Парус" стоял в самом центре, на тихой старой улице, в романтической тени кафедрального собора. Через несколько лет его совет распался из-за денежных махинаций председателя; "Общепит" с радостью затоптал пепелище клуба, и снова в кафе начали горланить свадьбы. Но в период расцвета "Парус" считался престижным местом. Туда ходили слушать хороший джаз. Там устраивали "капустники" молодые актеры драмы и студенты театрального. Наконец, в "Парусе" шаманили поэты-любители. Поэтов в те годы тоже уродило, как одуванчиков под весенним солнцем. Одним из наиболее талантливых и скандальных прослыл Олег Краев.

В неописуемой кожаной куртке, лопнувшей и зашитой под рукавами, в брезентовых китайских брюках "Дружба", тощий, неуклюжий и развинченный, словно Петрушка, появлялся у микрофона Краев, и воцарялась настороженная тишина. Он читал, не зная, куда девать руки, горбясь, глядя от смущения поверх голов, на вентиляторную отдушину. Он то бормотал свои бредовые, тревожные строки, как темное заклинание, то выкрикивал их, словно беспомощный и дерзкий вызов. Многое было заимствованным. Умами тогда владела московская знаменитость - скандалист союзного масштаба, автор хлестких неожиданных образов. Стихи москвича переполняла научная терминология. На них лежал отсвет ядерных взрывов. Мэтр вкраплял в текст математические формулы и куски прозы, был божественно небрежен с рифмой. Олег верил во всю эту магию с пылом новообращенного. Заумь ряской покрывала чистый ключ его дарования. Однако сквозь наносы подчас побрызгивало такое свое, свежее, первородное! По залу тянуло озоном, как после удара молнии.

В "Парусе" за чтением стихов обязательно следовало обсуждение. По поводу Олега оно зачастую принимало характер словесного побоища. "Вы очень хотели всем испортить настроение, но вам это не удалось! Вы просто позер, пустышка!" - кричала от своего столика особа, обойденная красотой и любовью. Поводом послужили Олеговы откровения: "Корчит лириков голубоглазых от моей динамитной ненависти... Я брожу по улицам в кожанке, я в кино нахожу приют; говорят мне девушки колкости и не знают, что я плюю..." Особа, похожая на разъяренного удода, еще что-то оскорбительное пыталась выкрикнуть, но ее оборвал свирепый приземистый усач из Олеговой компании: "Да кому ты нужна! Еще настроение тебе портить..." - "Я с вами свиней не пасла!" - отрезала неукротимая. Из углов загыкали, ахнул разбитый бокал. Краев стоял со слезами на глазах, ноздри его раздувались. Цветные огни под потолком рябили, как фейерверк в честь поэта.

Позже он спускался по лестнице к гардеробу. По правую руку от него шел верный молчаливый Грин Хорунжий, уже тогда до безумия влюбленный в свою кибернетику, человек не от мира сего; по левую руку шел малорослый усач, распихивая людей. Внизу плотная масса народа толкалась у стойки, наотмашь вырывая свои пальто. Ледяными очками блеснул из-за лохматого красного воротника обиженный удод. Расступились. Выскочила наперед девушка с заячьими зубами, с пучком ранних крымских фиалок: "Победителю сегодняшнего вечера!" Олег машинально ткнулся губами куда-то ей за ухо. Хорунжий распахнул тяжелую дверь. С улицы ударила звездным холодом, остудила лица ночь.

Черные голые силуэты деревьев, громада собора, ярко освещенные окна все плыло перед Олегом в стуке бушующей крови. Он слушал, не понимая, отвечал, не слыша себя, смеялся невпопад. Его крепко вели с двух сторон под руки. Видимо, чтобы спасти беззащитную душу Краева, пришло отрешение. Сущего не стало. Словно отделенные толстым стеклом, двигались и разговаривали друзья. Приближались к Олегу до черточки знакомые и почему-то неузнаваемые лица...

Чувство реальности понемногу вернулось лишь в квартире друзей Хорунжего, под действием тепла и мастерски заваренного чая...

... - Аля, - сказал Краев, из-под набрякших век уставившись в синие, точно нарисованные на фарфоре глаза жены. - Птица ты моя... Птица счастья завтрашнего дня... - Мотнув головой, нехорошо осклабился, двумя пальцами поднял рюмочку: - Давай-ка... За нашего с Грином третьего... старого друга, которого здесь нет и быть не может!